Шапочка - «испанка». Испанские дети в СССР
Шапочки испанки
Братья. Вадим и Геннадий Наместниковы 1936 год
В моде были шапочки «испанки» (в Испании шла гражданская война, а поскольку наша страна поддерживала компартию Испании, в Москву приехало много испанских беженцев, спровоцировавших моду на испанскую одежду). Вадим закончил МГИМО, почти всю жизнь проработал в цветной металлургии. Геннадий долгое время работал в типографии, где печатались художественные альбомы, был очень ценным специалистом в своем деле.

17 июля 1936 началась гражданская война в Испании. С одной стороны – законно избранное правительство, республиканцы; с другой – мятежный генерал Франко, которого поддержала практически вся армия. Республику защищали немногочисленные воинские части, оставшиеся верными правительству, плохо вооруженные отряды рабочих и народной милиции. Франко поддерживали фашистские режимы Италии и Германии регулярными войсками; республиканцев – Советский Союз оружием и гражданскими и военными советниками, а также добровольцы из разных стран. Активно поддержали республиканцев евреи независимо от их политических симпатий. На фронтах гражданской войны в Испании они сражались с фашизмом. Многие военные советники и «добровольцы» – евреи из России. Судьба большинства из них сложилась трагически.

Каждый вечер папа читал фронтовые сводки из Испании, статьи Михаила Кольцова. В кинотеатрах перед художественным фильмом обязательно показывали журнал-кинохронику Романа Кармена из-под сражающегося Мадрида. Стало обычным при встрече вместо «Здравствуйте» поднимать руку вверх кулаком и приветствовать: «Но пасаран!» («Не пройдут»!). Мама сшила мне синюю шапочку с кисточкой впереди. Шапочка называлась «испанкой». Испанка стала самым распространённым головным убором молодёжи.

В Батуми приехали испанские дети. Они выступали в школах и клубах города. Пели испанские песни, танцевали. Вместе со зрителями кричали: «Но пасаран!». За забором строящегося театра на улице Руставели возвели баррикаду. Испанские дети разыгрывали бой между мятежниками и республиканцами. Я наблюдал за «боем» из окна бабушкиной комнаты. Испанцы-«республиканцы» с криками: «Но пасаран!» пытались захватить баррикаду. Испанцы, защитники баррикады тоже кричали: «Но пасаран!» и не хотели покидать своей позиции. Через некоторое время «в бой» вмешались взрослые воспитатели, «республиканцы» и «мятежники» поменялись местами. Опять все кричали: «Но пасаран!». Опять был «жестокий бой» за баррикаду. Никто не хотел уступать. Я тоже изо всех сил кричал: «Но пасаран!», высовывался из окна, топал ногами. Одной рукой я держался за подоконник, другой – за толстый ствол виноградного дерева, который проходил у стенки под бабушкиным окном. Я всё больше и больше высовывался из окна, чтобы лучше видеть бой. В какой-то момент виноградная ветка под моим весом стала медленно отходить от стенки дома, ноги оторвались от пола, рука – от подоконника и я с ужасом понял, что вываливаюсь из окна. Ещё немного и я полетел бы вниз со второго этажа. Спасла меня бабушка: одной рукой она втащила меня в комнату, другой я получил удар по мягкому месту. Это место у меня горело несколько дней. Бабушке стало плохо, очень плохо. Поднялось высокое давление. Несколько дней она пролежала в кровати. Я стоял, прислонившись к бабушкиной кровати, сидеть не мог, несмотря на её просьбы, и плача просил не умирать. Я обещал, что больше не буду даже подходить к окну. Бабушка обещала не умирать.

До войны орденоносцев было мало. Когда на улице появлялся военный с орденом, милиционеры отдавали честь, мальчишки провожали его восторженными взглядами, бежали за ним. Такого человека называли не просто по имени, а прибавляли обязательно, слово «орденоносец». Например: «орденоносец Иванов».

Где бы ни появлялись испанские дети, их окружала толпа взрослых и детей. Всегда задавали им много вопросов.
В один из выходных дней мы с папой на бульваре встретили группу испанских детей. С ними мужчина, на его френче орден Красного Знамени. Испанцы окружены толпой взрослых и детей. Дети убеждены: «Орден получен в Испании ». Рядом с орденоносцем суетится мужчина. Папа сказал: «Специально сопровождающий».

Дети пытаются потрогать руками орден, взрослые засыпают мужчину вопросами. Мужчина-орденоносец отвечает на ломанном русском языке, вставляя незнакомые слова. Он явно стесняется своего плохого русского языка, долго подбирает слова, его не понимают. Сопровождающий не может помочь, он не знает испанский язык. Мы постояли около испанцев несколько минут. Сопровождающий испанцев мужчина (он сказал, что из Москвы, обеспечивает быт гостей и помогает им общаться с советскими людьми) спросил, не знает ли кто-нибудь еврейский язык. Конечно, он имел в виду идиш. Папа задал орденоносцу какой-то вопрос на еврейском языке, тот оживился. Взрослые спрашивали, папа переводил. Я не помню ни вопросов, ни ответов, помню только, что всем было интересно. Благодаря папе я стоял рядом с героем, даже держал его за руку, и очень гордился папой. Все папу благодарили, особенно сопровождающий. Испанец подарил папе испанский значок. На нём бойцы республиканской армии. В руках винтовки и гранаты. Когда мы отошли в сторону, нас догнал сопровождающий и забрал у папы значок. Сказал: «Не положено», чем очень меня разочаровал, а папа махнул рукой и рассмеялся: «Обойдёмся без значков. Не было бы неприятностей». Я так и не понял, почему должны быть неприятности. Вечером пришёл дядя Шика, позвали дядю Яшу. Мама молчала. Взрослые обсуждали папину встречу с испанцами. Несколько раз произносилось незнакомое: «контакты с иностранцем». Через несколько дней папу вызвали в НКВД, там был и московский сопровождающий. Папе задавали вопросы по поводу перевода с еврейского на грузинский и русский. Спросили, что он переводил, не сказал ли испанцу лишнее. Всё записывали. Листки с записями уносили. Долго не появлялись, папа решил, что куда-то звонили, начал волноваться. Ответами, по-видимому, где-то «там» были удовлетворены. Были довольны и батумские «начальники». Папу поблагодарили и, более того, вернули испанский значок.

Папе потом рассказывал его знакомый из местного НКВД, что у «сопровождающего» был неприятный разговор с Москвой из-за свободного общения испанца на еврейском языке. Всё закончилось благополучно. Высокие Батумские чины из НКВД устроили приём в честь испанцев в зале Дома Красной Армии. За столом поднимали тосты за дружбу с Республиканской Испанией, за великого вождя, за «Но пасаран». Папа помогал переводить с грузинского и русского на еврейский и с еврейского на грузинский и русский. «Чины» были довольны. Был доволен и «Испанец». Я был доволен больше всех: папе дали целую корзину сладостей, главное – конфеты в красивых, очень необычных фантиках, таких ни у кого не было. «Работе» сопровождающего дали высокую оценку и подарки: ему бурку, московскому начальству передали бочонок и бурдюк вина.

Фото из архива Бориса Соломина (Москва)
В детский сад иногда приходили военные. Их называли «наши шефы». Одного я хорошо запомнил, – дядю Моисея, с орденом Красного Знамени на гимнастёрке. Он много рассказывал о гражданской войне в Испании, и об испанских детях, героях войны, которые сражались с фашистами вместе с отцами. Дядя Моисей их называл «Молодыми бойцами Республики» и «Испанскими Гаврошами».

Молодой боец Республики. Фото Р. Кармена и Б. Макасеева

Мы ненавидели фашистов. Крепко сжимая в кулак поднятую вверх руку, приветствовали друг друга: «Но пасаран!». И клялись: «Но пасаран!». Это была самая главная клятва. Обмануть никак было нельзя. И мечтали защитить Испанию: «Но пасаран!».

Мы мечтали поехать добровольцами в Испанию и под пулями фашистов подносить патроны республиканцам. Ночью я вскакивал с кровати, кричал: «Но пасаран!», пугал родителей. Врач посоветовал взять меня на неделю из детского сада и несколько раз в день поить валерьянкой.

Через некоторое время наша детсадовская группа на бульваре встретила нескольких военных командиров. Среди них был дядя Моисей. Он был без ордена. Спросил его: «Почему?». Вместо ответа – приложил палец к губам, взял под руку нашу воспитательницу и предложил сфотографироваться. Папа на мой вопрос, почему дядя Моисей так странно себя повёл, сказал, что, вероятно, он нелегал из Испании и об этом должен молчать. Что такое «нелегал» я так и не понял. Но у меня появилась «Тайна».

Детский сад № 1. Ноябрь 1939 г. Слева направо.
Стоят на скамейке: 1,2 Маленькие девочка и мальчик – не известные, не из группы, 3. Инга
4 Абризе, 5. Эльвира Варшавская, 6. не известен, 7. Гарик Школьник, 8. Эдик,
9. Выглядывает из-за спины автор, 10. за автором стоит военный, он не известен.
Сидят на скамейке: 11 дядя Мойсей, на руках у него: 12. Нана Кущева-Макацария, 13. Ила, 14 Военный не известен, 15 Котик Шестопёров на руках у 14.,
16 Латавра Дейсадзе. Она на руках у Котика, 17 Наша воспитательница не известна.
Стоят над Ингой и Абризе 18 Военный не известен, 19 Лена Мамитова на руках у 18, 20 Военный не известен, 21 Дима Забелин на плечах у 20, 22. Лампико Канониди,
23 Миша Юткевич, 24. Олег Шкала, 25 не известен, 26 не известен, 27 Майя
28 не известен, 29 Военный не известен с маленьким мальчиком, 30 Лёня Казаченко
Любимыми стихотворениями-песнями стали «Гренада» и «Каховка» Михаила Светлова. Их знали почти все в нашем детском саду.

«Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать...» (это из «Гренады»).
Мы были уверены, что тоже, покинув свой дом, пойдём отвоёвывать землю у богатых, чтобы отдать её бедным крестьянам в Испании. Переживали: родились поздно: революция совершилась без нас, гражданская война – без нас.

Но мы были готовы, всегда готовы, воевать за бедных и

«…наш бронепоезд
Стоит на запасном пути…». (Это из «Каховки»).
Мамина артель была «завалена» заказами на шапочки-испанки. Работали по полторы-две смены. Мама приходила усталая, но довольная: работали сверхурочно, план перевыполнили, обещали премию. Об этой ударной работе артели писали все местные газеты, правда, имен не называли. Было собрание. Представители власти благодарили за ударный труд. Многие не обратили внимания на то, что на собрании коллектива говорили о скрытых возможностях (скрываемых резервах. Кем?), сдерживаемой (намеренно, сознательно, преступно. Кем?) инициативы. Председательница артели нервничала. По предложению кого-то из «трудящихся», поступившему в президиум собрания (имя инициатора не было названо), все заработанные сверх плана деньги, по «инициативе абсолютно всех трудящихся», так записано в протоколе, были переданы для помощи республиканской Испании. Испании конечно сочувствовали все. Вслух никто не возражал, тем более после собрания. Другим результатом ударной работы стало увеличение плана и снижение зарплаты. На работе все поддерживали увеличение плана или молчали. У нас дома (думаю, и не только у нас) – родственники обсуждали и осуждали. А я тихо сидел за столом и запоминал незнакомые слова («скрываемые резервы», «преступно сдерживали», «инициатива», «расценки», «перевыполнение плана» и др.). Обычно, когда родственники расходились по домам, я ложился спать, а папа или мама садились около меня и читали детские рассказы и стихи: А. Чехова, Л. Толстого, С. Маршака и др. Меня же интересовали новые незнакомые слова, которые я запоминал, слушая разговоры взрослых. Я спрашивал о значении этих слов, папа интересовался, откуда они стали мне известны, просил нигде не употреблять их. Бабушка пугалась, но всем говорила, что я развит не по годам, папа возражал: дело не в развитии – просто ребёнку нельзя слушать разговоры взрослых. Это может привести к неприятностям. Бабушка не соглашалась: «Развит не по годам. Любознателен». «Любопытен, – возражал папа...

Я очень гордился своей мамой. Нам рассказывали об Алексее Стаханове, Марии Демченко, которые в десятки раз перевыполнили план, а я, всех перебивая, говорил, что моя мама как и Стаханов перевыполнила план по шапочкам-испанкам, но о ней почему-то не написали в газете. О «снижении расценок» за испанки, о которых говорили у нас дома, я молчал.

28 сентября 1956 года Сесилио Агирре Итурбе(Cecilio Aguirre Iturbe) наконец-то смог разглядеть с палубы битком набитого грузового судна «Крым» очертания порта Валенсии. 20 лет из своих 27 он прожил в Советском Союзе, с тех самых пор, как в разгар Гражданской войны в Испании был вместе с братьями и сестрами эвакуирован из порта Сантурсе в Бильбао в надежде, что это ненадолго. То была удивительная высадка: пожелавшие того испанцы возвращались на родину из «социалистического рая», но их не встречал ни один представитель властей, а барселонская газета La Vanguardia только на следующий день написала об этом на четвертой странице. Тем не менее, сами «возвращенцы» выглядели взволнованными, а Итурбе не удержался от возгласа «Да здравствует Испания!» в скомканном заявлении для прессы. Он не знал еще, что самое трудное было впереди.

Подробную историю большой операции по возвращению двух тысяч испанцев, высланных в Россию, еще предстояло написать. Журналист Рафаэль Морено Искьердо (Мадрид, 1960) в течение многих лет изучал архивные документы и собирал личные свидетельства, чтобы рассказать эту трогательную, странную и грустную историю в книге «Дети России» (Crítica, 2016), которая появилась на полках испанских книжных магазинов. Детали этой масштабной операции во время холодной войны, которая заставила сотрудничать две идеологически враждебных друг другу державы с сомнительным результатом. «Наивно пытаться охарактеризовать возвращение испанцев в Советский Союз как успех или провал. На самом деле речь шла о неисполнимой мечте, уже хотя бы потому что за прошедшее время слишком многое изменилось, и возвращались они совсем не туда, откуда уезжали. Это была, скорее, попытка переосмыслить собственное существование, границы, которые нас разделяют или соединяют, то, о чем мы тоскуем и сожалеем». Кстати, вернулись не только дети, которых родители отправили в СССР подальше от ужасов войны, но и политические ссыльные, моряки, пилоты и дезертиры из «Голубой дивизии». И еще несколько шпионов. Не все они смогли адаптироваться.

El confidencial: В 1956 году, в разгар холодной войны два враждебных друг другу государства — Испания и СССР — заключили соглашение о репатриации тысяч испанцев. Кто уступил тогда и почему?

— Как жили эти дети в послевоенном СССР? Они действительно хотели уехать, или это была, скорее, идея их родителей?

— В России было три больших группы испанцев. Те, кто приехал детьми в возрасте от трех до четырнадцати лет, политические эмигранты и моряки и пилоты, которые проходили обучение в СССР на момент окончания гражданской войны в Испании и вынуждены были там остаться. Больше всего стремились уехать и боролись за это так называемые «дети войны», которые, хоть и были воспитаны как образцовые советские граждане, как авангард коммунизма, готовый к действию, как только падет франкизм в Испании, чувствовали себя испанцами и мечтали о возвращении на родину вне зависимости от ее политического режима. Их родители, оставшиеся в Испании, поддерживали с ними контакт, но по возвращении оказалось, что они друг друга не понимают. Все изменилось, и вновь прибывшим приходится сталкиваться с многочисленными трудностями, особенно женщинам, которые в СССР смогли получить высшее образование и были независимыми, и которые вдруг оказались в консервативном обществе, где женщина может открыть банковский счет только с разрешения супруга.

— В книге Вы рассказываете, что правительство Франко в тот период возрождения политических волнений, более всего беспокоило в репатриации именно угроза режиму. Был ли повод для беспокойства? Среди репатриантов были агенты или шпионы коммунистов?

— Возвращение «детей войны» совпало с очень специфическим моментом истории. Компартия Испании, по настоянию Москвы, только что изменила стратегию и прекратила вооруженную борьбу и предпринимала попытки встроится во франкистскую систему, чтобы нанести удар изнутри. В это же время происходят первые выступления профсоюзов, первые забастовки и манифестации. И в этот момент прибывают две тысячи испанцев, долгое время проживших в СССР, воспитанные во враждебной коммунистической идеологии, которые должны влиться во все слои испанского общества. Неудивительно поэтому, и даже закономерно, что Франко был напуган. Более того, в то время в стране действовал закон, запрещавший масонство и коммунизм, а любая политическая активность преследовалась. В ходе своего расследования я выяснил, что, хотя большинство вернувшихся интегрировались вне зависимости от политики, были группы, имевшие — добровольно или по принуждению — инструкции от Компартии Испании, сотрудничали с ней, и некоторые оказались из-за этого за решеткой. Я нашел документы, по которым можно проследить всю цепочку, кому они подчинялись, а также свидетельства того, что КГБ внедрило как минимум десятерых агентов под видом «детей» для сбора информации. Некоторое время они бездействовали, чтобы не привлекать подозрений, чтобы впоследствии сотрудничать с Россией и даже вернуться туда. Но таких было мало.

— ЦРУ сыграло ключевую роль в последующем, и, как Вы говорите, враждебном, наблюдении за репатриантами. Американский антикоммунизм был тогда еще более параноидальным, чем испанский?

— Для ЦРУ это возвращение явилось одновременно проблемой и решением проблемы. Проблемой — потому что американские базы с ядерными бомбардировщиками уже были размещены в Испании и могли стать объектами советского шпионажа. Но при этом никогда еще столько людей не появлялись одновременно из-за «железного занавеса», предварительно прожив там длительное время. Их допросили всех, все две тысячи человек, и узнали о секретных городах, о существовании которых никто не подозревал, о военных заводах, системах баллистических ракет, самолетах, электростанциях… Репатрианты стали лучшим источником информации для ЦРУ по все время холодной войны. Нет данных о том, применялись ли физические пытки во время допросов, чаще речь шла о наградах в виде жилья, работы, закрытия личного дела. Мы знаем также, что их настраивали друг против друга путем угроз.

— Как встретили этих «детей России» дома?

— Это очень любопытно, потому что режим пытался не дать этому большой огласки, чтобы все прошло незамеченным, поэтому никаких официальных лиц для встречи первого судна послано не было, а последующие рейсы даже не попали в прессу. В некоторых провинциях, в частности, в Астурии и Стране Басков, автобусы с репатриантами встречали с большой радостью. В обществе поначалу их считали «красными» и избегали общения. Но вскоре ситуация изменилась, потому что большинство из вернувшихся не стали заниматься политикой и жили обычной жизнью, получали субсидии для приобретения жилья, и им был предоставлен доступ к государственной службе. Этот процесс прошел так спокойно, что сегодня об этом практически никто не помнит.

— А что произошло с теми, кто не смог приспособиться и даже вернулся в СССР? Это кажется странным, ведь, в конце концов, испанская диктатура была менее жесткой, чем советский тоталитаризм. Я уж не говорю о климате…

— Тут сыграли роль несколько факторов. Те, кого испанская полиция окрестила «туристами», ехали в Испанию повидать родных, но с намерением вернуться в СССР. Испанские власти знали, что довольно значительная группа людей не собирается оставаться. Еще часть испанцев ехала без сопровождения своих семей, которым в Союзе не дали разрешения на выезд — в основном советским мужьям испанок, но не наоборот. И многие из этих испанок вернулись к мужьям. А еще были люди, которые просто не отдавали себе отчета в том, как изменилась их страна за это время. Они были воспитаны в стране с плановой экономикой, где не нужно было бороться за работу и не страшно было ее потерять, но в зарождающейся капиталистической системе Испании цены не были фиксированными, как в России. Им приходилось бороться за выживание, и это было слишком тяжело.

Подпишитесь на нас

28 сентября 1956 года Сесилио Агирре Итурбе(Cecilio Aguirre Iturbe) наконец-то смог разглядеть с палубы битком набитого грузового судна «Крым» очертания порта Валенсии. 20 лет из своих 27 он прожил в Советском Союзе, с тех самых пор, как в разгар Гражданской войны в Испании был вместе с братьями и сестрами эвакуирован из порта Сантурсе в Бильбао в надежде, что это ненадолго. То была удивительная высадка: пожелавшие того испанцы возвращались на родину из «социалистического рая», но их не встречал ни один представитель властей, а барселонская газета La Vanguardia только на следующий день написала об этом на четвертой странице. Тем не менее, сами «возвращенцы» выглядели взволнованными, а Итурбе не удержался от возгласа «Да здравствует Испания!» в скомканном заявлении для прессы. Он не знал еще, что самое трудное было впереди.

Подробную историю большой операции по возвращению двух тысяч испанцев, высланных в Россию, еще предстояло написать. Журналист Рафаэль Морено Искьердо (Мадрид, 1960) в течение многих лет изучал архивные документы и собирал личные свидетельства, чтобы рассказать эту трогательную, странную и грустную историю в книге «Дети России» (Crítica, 2016), которая появилась на полках испанских книжных магазинов. Детали этой масштабной операции во время холодной войны, которая заставила сотрудничать две идеологически враждебных друг другу державы с сомнительным результатом. «Наивно пытаться охарактеризовать возвращение испанцев в Советский Союз как успех или провал. На самом деле речь шла о неисполнимой мечте, уже хотя бы потому что за прошедшее время слишком многое изменилось, и возвращались они совсем не туда, откуда уезжали. Это была, скорее, попытка переосмыслить собственное существование, границы, которые нас разделяют или соединяют, то, о чем мы тоскуем и сожалеем». Кстати, вернулись не только дети, которых родители отправили в СССР подальше от ужасов войны, но и политические ссыльные, моряки, пилоты и дезертиры из «Голубой дивизии». И еще несколько шпионов. Не все они смогли адаптироваться.

El confidencial: В 1956 году, в разгар холодной войны два враждебных друг другу государства — Испания и СССР — заключили соглашение о репатриации тысяч испанцев. Кто уступил тогда и почему?

Рафаэль Морено Искьердо (Rafael Moreno Izquierdo): На тот момент Советский Союз был более заинтересован в проведении такой операции, потому что, как и Испания, стремился к большей открытости после смерти Сталина и с приходом Хрущева. Желая создать имидж более свободной страны, СССР, вопреки мнению Испанской Коммунистической Партии, способствовал возвращению испанских беженцев. Франко до конца не мог поверить в это, и в первый рейс отправил двух агентов, переодетых врачами «Красного креста». Но они опоздали, и судно ушло без них. Диктатор поначалу принял прибывших с недоверием, но быстро понял, что тогда, в середине пятидесятых, когда режим начинал понемногу либерализоваться, он тоже может использовать эту операцию в рекламных целях.

— Как жили эти дети в послевоенном СССР? Они действительно хотели уехать, или это была, скорее, идея их родителей?

— В России было три больших группы испанцев. Те, кто приехал детьми в возрасте от трех до четырнадцати лет, политические эмигранты и моряки и пилоты, которые проходили обучение в СССР на момент окончания гражданской войны в Испании и вынуждены были там остаться. Больше всего стремились уехать и боролись за это так называемые «дети войны», которые, хоть и были воспитаны как образцовые советские граждане, как авангард коммунизма, готовый к действию, как только падет франкизм в Испании, чувствовали себя испанцами и мечтали о возвращении на родину вне зависимости от ее политического режима. Их родители, оставшиеся в Испании, поддерживали с ними контакт, но по возвращении оказалось, что они друг друга не понимают. Все изменилось, и вновь прибывшим приходится сталкиваться с многочисленными трудностями, особенно женщинам, которые в СССР смогли получить высшее образование и были независимыми, и которые вдруг оказались в консервативном обществе, где женщина может открыть банковский счет только с разрешения супруга.

— В книге Вы рассказываете, что правительство Франко в тот период возрождения политических волнений, более всего беспокоило в репатриации именно угроза режиму. Был ли повод для беспокойства? Среди репатриантов были агенты или шпионы коммунистов?

Контекст

Забытые испанские «дети войны»

Público.es 02.11.2013

Испанские «дети войны» просят Рахоя о помощи

Público.es 24.11.2013

Испания вверяет свою судьбу Мариано Рахою

ABC.es 21.11.2011 — Возвращение «детей войны» совпало с очень специфическим моментом истории. Компартия Испании, по настоянию Москвы, только что изменила стратегию и прекратила вооруженную борьбу и предпринимала попытки встроится во франкистскую систему, чтобы нанести удар изнутри. В это же время происходят первые выступления профсоюзов, первые забастовки и манифестации. И в этот момент прибывают две тысячи испанцев, долгое время проживших в СССР, воспитанные во враждебной коммунистической идеологии, которые должны влиться во все слои испанского общества. Неудивительно поэтому, и даже закономерно, что Франко был напуган. Более того, в то время в стране действовал закон, запрещавший масонство и коммунизм, а любая политическая активность преследовалась. В ходе своего расследования я выяснил, что, хотя большинство вернувшихся интегрировались вне зависимости от политики, были группы, имевшие — добровольно или по принуждению — инструкции от Компартии Испании, сотрудничали с ней, и некоторые оказались из-за этого за решеткой. Я нашел документы, по которым можно проследить всю цепочку, кому они подчинялись, а также свидетельства того, что КГБ внедрило как минимум десятерых агентов под видом «детей» для сбора информации. Некоторое время они бездействовали, чтобы не привлекать подозрений, чтобы впоследствии сотрудничать с Россией и даже вернуться туда. Но таких было мало.

— ЦРУ сыграло ключевую роль в последующем, и, как Вы говорите, враждебном, наблюдении за репатриантами. Американский антикоммунизм был тогда еще более параноидальным, чем испанский?

— Для ЦРУ это возвращение явилось одновременно проблемой и решением проблемы. Проблемой — потому что американские базы с ядерными бомбардировщиками уже были размещены в Испании и могли стать объектами советского шпионажа. Но при этом никогда еще столько людей не появлялись одновременно из-за «железного занавеса», предварительно прожив там длительное время. Их допросили всех, все две тысячи человек, и узнали о секретных городах, о существовании которых никто не подозревал, о военных заводах, системах баллистических ракет, самолетах, электростанциях… Репатрианты стали лучшим источником информации для ЦРУ по все время холодной войны. Нет данных о том, применялись ли физические пытки во время допросов, чаще речь шла о наградах в виде жилья, работы, закрытия личного дела. Мы знаем также, что их настраивали друг против друга путем угроз.

— Как встретили этих «детей России» дома?

— Это очень любопытно, потому что режим пытался не дать этому большой огласки, чтобы все прошло незамеченным, поэтому никаких официальных лиц для встречи первого судна послано не было, а последующие рейсы даже не попали в прессу. В некоторых провинциях, в частности, в Астурии и Стране Басков, автобусы с репатриантами встречали с большой радостью. В обществе поначалу их считали «красными» и избегали общения. Но вскоре ситуация изменилась, потому что большинство из вернувшихся не стали заниматься политикой и жили обычной жизнью, получали субсидии для приобретения жилья, и им был предоставлен доступ к государственной службе. Этот процесс прошел так спокойно, что сегодня об этом практически никто не помнит.

— А что произошло с теми, кто не смог приспособиться и даже вернулся в СССР? Это кажется странным, ведь, в конце концов, испанская диктатура была менее жесткой, чем советский тоталитаризм. Я уж не говорю о климате…

— Тут сыграли роль несколько факторов. Те, кого испанская полиция окрестила «туристами», ехали в Испанию повидать родных, но с намерением вернуться в СССР. Испанские власти знали, что довольно значительная группа людей не собирается оставаться. Еще часть испанцев ехала без сопровождения своих семей, которым в Союзе не дали разрешения на выезд — в основном советским мужьям испанок, но не наоборот. И многие из этих испанок вернулись к мужьям. А еще были люди, которые просто не отдавали себе отчета в том, как изменилась их страна за это время. Они были воспитаны в стране с плановой экономикой, где не нужно было бороться за работу и не страшно было ее потерять, но в зарождающейся капиталистической системе Испании цены не были фиксированными, как в России. Им приходилось бороться за выживание, и это было слишком тяжело.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

В Испании их называют "детьми войны", а в России - "советскими испанцами". Гражданская война 1936-1939 годов в Испании была прелюдией Второй мировой. Чтобы уберечь детей от бомбежек, голода и других ужасов войны, Республика направляла их в Мексику, Канаду, Францию, Англию, СССР и другие страны. По соглашению с правительством СССР в нашу страну были направлены более трех тысяч детей в составе четырех экспедиций. В 1938 г. одним из пятисот детей, направленных в Ленинград, был Серхио Салуэнь (в России к нему обращаются как к Сергею Антоновичу - отца звали Антонио).

Нам с братом посчастливилось попасть в лучший город России - в Пушкин, - рассказывает он. - Когда мы приехали, нас распределили в разные детские дома. В городе было два детских дома, в которых жили испанские дети: для малышей и детей постарше. Брат был старше меня на 3 года и попал в старшую группу. Мне было 5 лет, поэтому меня поместили в детский дом на улице Колпинской. Сегодня эта улица называется Пушкинской. О городе и детском доме у меня остались самые лучшие воспоминания. Я и сегодня хотел бы жить в Пушкине, купить маленькую квартиру. Это моя мечта!

Кроме родного брата вместе со мной приехали двоюродные братья и сестры, всего семь человек, в том числе тетя, сестра отца, она работала в детском доме ночной няней. Потом в Пушкин приехали мои родители. Отец (в прошлом известный летчик, полковник авиации) вместе с мамой работал в детском доме. Мама была портнихой, отец - воспитателем.

Я хорошо помню, как нас, детей, построившихся парами, водили на прогулки в Екатерининский парк. Помню экскурсию в Янтарную комнату Екатерининского дворца. Строем, во главе с преподавателем, дети ходили на экскурсию даже в Павловский дворец. Мы жили в Пушкине до начала войны. В 1941 г. нас вывезли в глубь России, на Урал, в Кировскую область, в город Молотовск, сейчас он переименован в Нолинск.

- Россия стала для вашей семьи не временным прибежищем, а постоянным домом?

Да, потому что отец был коммунистом, на родине был объявлен изменником, и если бы он вернулся, то его бы расстреляли. В 1944 г. вместе с другими испанцами наша семья переехала в Крым, на земли депортированных крымских татар. Условия там были очень тяжелыми. Отец работал в колхозе обрезчиком деревьев, потом сторожем. К нам часто приезжали руководители испанской коммунистической партии. В один из таких приездов они дали направление моему брату в детский дом под Москвой, потому что в нашем селе была только 8-летняя школа. Я попросился поехать с ним. Для меня детский дом был как санаторий. После окончания школы поступил в Московский авиационный институт. По распределению попал на военный авиационный завод, закрытое предприятие. В дальнейшем моя работа на секретном заводе не позволила мне побывать на родине. Два с половиной года я работал на Кубе, но влажный климат отрицательно повлиял на полученное в годы войны заболевание (бронхиальную астму), и я вернулся работать на завод. На Кубе у меня осталось очень много друзей. Когда в Москве открылось кубинское отделение авиакомпании, то меня пригласили работать туда помощником главного представителя.

- А вы хотели уехать в Испанию?

Мне очень хотелось повидать Испанию и вернуться в Россию. Работа в авиакомпании позволила побывать на родине. Но когда о нас, испанских детях, вспомнили там, мне не позволили поехать. Толчком для возвращения на родину послужил показ в Испании фильма "Помни имя свое" с участие Людмилы Касаткиной. После его просмотра испанцы задумались о судьбах детей, отправленных в годы войны в другие страны, были найдены средства на их возвращение. Поезд с испанцами отправлялся из Москвы в Одессу, где была пересадка на пароход. Я пришел провожать отъезжающих, ведь среди них было немало друзей. Когда поезд тронулся, я в последнюю минуту вскочил в вагон. Поезд шел через Киев, где жили мои родители и старший брат. Я повидался с ними на вокзале и поехал до Одессы. Когда подъезжали к Одессе, выяснилось, что у многих остались советские деньги, которые будут не нужны в Испании. Собрали деньги "по кругу" и вручили мне. У меня никогда не было такой суммы. На обратной дороге я щедро угощал всю бригаду поезда. Так я дважды провожал испанцев. Правда, в другой раз доехать до Одессы не удалось, в Киеве мне сообщили, что отец попал в аварию и лежит в больнице.

- Родители не жалели, что остались в Советском Союзе?

Нет. Я говорил, что мой отец был коммунистом. Знаете, когда я пришел к нему в больницу и увидел его лежащим с какими-то страшными металлическими штырями в ноге, то спросил: "Папа, тебе не больно?". Он ответил: "Да, мне, конечно, больно, но я коммунист и выдержу боль". А говорил он это мне одному, по-испански, другие люди в палате не могли понять его. Из-за глухоты он так и не смог хорошо выучить русский язык.

Он был рядовым коммунистом, человеком сильного характера и воли. И все, что он делал, делал искренне, с твердым убеждением в верности принятого решения. Он умер 23 декабря 1959 г. и похоронен на кладбище в Киеве. Мама после смерти отца вернулась на родину. Мои родители родились в испанской деревеньке Фуэндетодос. Она известна тем, что в ней родился художник Франсиско Гойя.

Мама прожила до 100 лет, умерла она в 2009 г. Мой старший брат приехал из Киева, чтобы ухаживать за ней, но на самом деле мама ухаживала за братом: готовила, кормила… Мы с супругой уехали в Испанию в 2000 году, полгода Елена и наша собачка Чара жили у мамы. Потом мама сказала мне: "Ты не заслуживаешь такой хорошей жены!". Мама была мудрой женщиной, о ней даже написали книгу "Элоиса". Испанская журналистка приходила и подолгу беседовала с ней, а потом изложила воспоминания моей мамы в книге.

- Как складывается ваша жизнь в Испании?

Все замечательно. Правда, родственники, приехавшие нас встречать, были сильно разочарованы. Они наняли большой грузовик для вещей, а мы приехали с двумя чемоданами. "Где же ваш багаж?" - спросили они. "Это все", - ответили мы. Они не могли поверить. Ведь у нас, в отличие от всех наших испанских родственников, есть высшее образование, и при этом мы в их глазах выглядели нищими. Но мы нисколько не жалеем об этом, ведь когда начинаем вспоминать и рассказывать о своей жизни, то выясняется, что у нас она во много раз интереснее. Испанское правительство назначило мне пенсию с учетом российского стажа (40 лет) - я получаю 600 евро в месяц, из них 200 евро составляет российская пенсия и 400 - доплата. У супруги такая же пенсия - она доработала год в Испании, чтобы ей ее назначили. Мы живем скромно, но можем себе позволить путешествие раз в год. Правда, наш сын берет на себя оплату наших поездок по России. Он живет и работает в Финляндии. Сейчас мы едем к нему в гости. У меня есть и дочь от первого брака, она сейчас живет и работает в Испании.

Хотя мне 81 год, к счастью, я могу позволить себе поездки в Россию. Мы с супругой Еленой едем на машине через всю Европу, преодолевая водные преграды на паромах. Раньше могли проехать до тысячи километров, сейчас, конечно, меньше.

Останавливаемся на ночь в гостиницах. В Пушкин я приехал впервые после долгого перерыва почти в 60 лет, в 2000 г., и был, как в детстве, поражен красотой города. Нашел дом, где жил четыре года. К счастью, он не был разрушен во время войны. Теперь каждый год делаю остановку в Пушкине, чтобы погулять по паркам.

- Сергей Антонович, вы человек удивительной судьбы. Общение с вами - настоящий подарок.

Я всегда мечтаю о поездке в город моего детства, ведь у меня здесь было немало счастливых дней. Два года назад мы в очередной раз подъехали к дому № 4 на улице Пушкинской - теперь это просто жилой дом - и разговорились с хозяйкой замечательной собачки. Когда мы увидели, что она направилась в этот дом, я сказал, что с 1938 по 1941 год жил в этом доме. Любовь Борисовна Хотянович, так зовут эту милую женщину, пригласила нас в гости, познакомила с супругом Валерием Константиновичем. Мы никак не ожидали столь радушного приема.

Не ожидал я такого отношения к себе и в местной гостинице. Мы обычно останавливаемся в отеле "Хуторок" в Ям-Ижоре. Когда там узнали мою биографию, то предоставили нам люкс. Мы с супругой растерялись, ведь мы планируем расходы и снимаем недорогие номера. Но сотрудники отеля взяли с нас плату как за обычный номер.

С Валерием Константиновичем и Любовью Борисовной мы подружились, нередко перезваниваемся. И теперь мы останавливаемся у них - в доме, где прошли несколько счастливых лет моего детства.

- Довольны ли вы своей судьбой?

Да, как и все мои друзья, которые живут в России. Мне другой судьбы не нужно. Если бы у нас не было всего того, что мы пережили, мы были бы обделены! Жаль только, что многих испанцев, кто жил со мной в детском доме, уже нет с нами.

В Москве мы встречаемся в Испанском центре. Сегодня из тех трех тысяч испанских детей, спасавшихся от войны в СССР, осталось совсем немного. Мой друг в Москве сказал: "Серхио, как я тебе завидую, что ты можешь ездить на машине!". Но если у меня не будет сил поехать на машине, буду летать на самолете. А еще я мечтаю, чтобы на доме № 4 на улице Пушкинской появилась памятная доска, на которой было бы написано, что с 1937 по 1941 год здесь находился детский дом для испанских детей.

Интервью взяла Татьяна КУЗНЕЦОВА
Фото автора