Меня попросили написать об отце. К сожалению, мы были вместе очень мало – всего каких-то десять лет. Все годы меня не покидало чувство, что надо записывать все, о чем рассказывал отец, что это слишком значимо: память человеческая – штука ненадежная. Не записала. Теперь пишу по памяти, жалкие кусочки того, что запечатлелось, – но спасибо, что остались хоть они.

Как и когда мы с ним познакомились? Звучит, конечно, невероятно, но соответствует действительности – мы узнали друг друга только в 1995 году, на вручении отцу литературной премии «Русский Букер», когда мне было уже тридцать три года. А до этого были только письма. Письма в Германию из Москвы и обратно.

Как отец оказался в Германии?

В 1983 году по приглашению Генриха Бёлля отец уехал читать лекции в Кёльн. К тому времени уже лет десять в России у него ничего не издавалось. Ранее он стал председателем «Международной амнистии», писал письма в защиту Андрея Синявского и Юрия Даниэля, дружил с Андреем Сахаровым, Еленой Боннэр, Василием Аксеновым, Владимиром Войновичем, Беллой Ахмадуллиной, Фазилем Искандером, Булатом Окуджавой, Виктором Некрасовым, был знаком с Александром Солженицыным, Александром Галичем, Владимиром Максимовым, Сергеем Довлатовым, Юрием Казаковым, Юрием Любимовым, Владимиром Высоцким и многими другими. Постепенно он стал жить «поперек», а таких вещей советская власть спокойно выдержать, а уж тем более простить – не могла.

Потихоньку его выживали, травили: исключили из Союза писателей, куда он был принят еще в 1961 году; затем стали публиковать клеветнические статьи в «Литературной газете» (главный рупор СП тех лет), которые радостно приветствовали некоторые «писателя» (так их называл отец). А потом устроили слежку за его квартирой и гостями, ее посещавшими. Об этом отец пишет подробно в своем рассказе «Не обращайте вниманья, маэстро!».

Как могли ему простить глубочайшую внутреннюю независимость и самодостаточность? Как-то после своего возвращения в Россию он сказал мне: «Ты знаешь, не пойду я на это сборище, терпеть не могу любые тусовки, зачем тратить на это время? Писатель должен писать, а не болтать и тусоваться. Я всегда считал, что не нужно входить ни в какие партии и объединения, все это ерунда, – поэтому я всегда был беспартийным и свободным».

Так отец ответил на мой упрек – я упрекала его в том, что он не идет на какой-то очередной литературный вечер, где собиралась литературная элита тех лет и куда его пригласили заранее для вручения статуэтки Дон Кихота – «символа чести и достоинства в литературе».

Я же, испорченное дитя советской действительности, полагала, что там могут встретиться «полезные люди», которые помогут ему получить от государства хотя бы маленькую квартирку. Ведь получил же Владимир Войнович прекрасную четырехкомнатную квартиру в Безбожном переулке по указу Михаила Горбачева!

Как могли ему простить, к примеру, дружбу с опальным Сахаровым, когда от того знакомые отшатывались, как от чумного? Отец старался хоть чем-то помочь в те времена Андрею Дмитриевичу, иногда выступая даже в качестве его водителя. Вспоминается забавный (это он сейчас забавный!) случай, рассказанный отцом: во время поездки (кажется, в Загорск) внезапно оторвалась дверца любимого старенького отцовского «запорожца». Причем на полном ходу… Все замерли. А Сахаров всю оставшуюся дорогу невозмутимо держал злополучную дверцу, продолжая разговор на какую-то интересную для него тему.

С этим «запорожцем» была связана еще одна, более опасная история. Однажды во время загородной поездки мотор у машины вообще заглох, а когда отец заглянул в ее нутро, то обнаружил, что в бак для топлива засыпан почти килограмм сахарного песка, отчего машина и отказывалась ехать. Отец был уверен, что это не случайность, это сделано заинтересованными сотрудниками «бугра», как называли тогда вездесущую организацию, отвечающую за государственную безопасность СССР, но, конечно, прямых доказательств у него не было. С огромным трудом ему удалось очистить бак от этой гадости…

В 1981 году после допросов на Лубянке у отца случился первый инфаркт, потом новые допросы и намек на то, что допросы возобновятся. Все могло кончиться посадкой (лексикон тогдашних диссидентов). В это время отец уже начал писать «Генерала и его армию». Надо было спасать свое дело, свою жизнь. Спасибо Бёллю!

Но, уезжая из страны, отец не думал, что уезжает надолго, максимум на год. Через два месяца после приезда в Германию отец и Наташа Кузнецова (его вторая жена) по телевизору услышали указ Андропова о лишении его гражданства. Кооперативную квартиру Наташиной мамы они продали перед отъездом в Германию, а квартиру отца правление кооператива продало само, не спрашивая на то его разрешения.

Через друзей в издательстве «Текст», в котором выходила повесть отца «Верный Руслан», я узнала его немецкий адрес. Написала ему. Написала, что мне от него ничего не нужно – я уже вполне состоявшийся человек, врач, учусь в аспирантуре, есть квартира, друзья, но как это странно – на такой маленькой планете Земля живут два родных человека и ничего не знают друг о друге. Отец ответил, мы начали переписываться. В 1995 году он приехал в Москву на вручение Букера за роман «Генерал и его армия». Номинировал его журнал «Знамя», где печатались главы романа. Отец был очень благодарен сотрудникам «Знамени» за то, что именно они первыми способствовали возвращению его творчества на Родину. Он хотел, чтобы и последний его роман «Долог путь до Типперэри» был напечатан у них, журнал несколько раз давал анонс этому произведению. Увы! Только первая часть романа была напечатана, уже после смерти отца. Другие остались в замыслах; кое-что он рассказал мне.

Отец позвал на вручение премии и меня. Перед этим я побывала у него в гостях – в квартире Юза Алешковского, который пригласил отца пожить у него на все время его пребывания в Москве.

Своей квартиры у отца больше не было. Он остался бездомным. В 1991 году Горбачев своим указом вернул ему гражданство, но не жилье… Правда, в 2000 году Международный литературный фонд писателей предоставил отцу в аренду дачу в Переделкине. Отец очень любил эту не совсем свою дачу, но Господь мало позволил ему наслаждаться покоем и счастьем на Родине.

До этого дача много лет простояла пустая, потихоньку осыпаясь и рушась, в ней постоянно что-то где-то подтекало; отец смеялся и говорил, что живет в «Петергофе с большим количеством фонтанов». Это был двухэтажный кирпичный дом, больше смахивающий на барак, с четырьмя подъездами. Рядом с подъездом отца были подъезды, где жили Георгий Поженян, дочь Виктора Шкловского с мужем, поэтом Панченко. Третьего соседа я не помню.

История дачи была романтичной и печальной одновременно. Оказалось, что этот писательский дом построен на месте дачи актрисы Валентины Серовой. Ее дача была окружена небольшим садиком, сохранился маленький прудик, в котором, по преданию, она любила плавать. Отец говорил, что представляет себе, как Серова перед спектаклями купается в пруду и что-то тихо напевает. Тогда он и рассказал мне историю романа Серовой и маршала Рокоссовского, во время которого Сталина якобы спросили, как относиться к самому факту этой связи (оба были женаты). Сталин ответил коротко и исчерпывающе: «Завидовать!».

После развода Серовой и Симонова дача пришла в запустенье, Литфонд снес старый дом, построив дачу для писателей.

Во времена отца сад невероятно разросся, в него выходила дверь кухни с террасой. Стояли высокие темные деревья, трава заполонила все пространство. Пруд был затянут густой зеленой тиной, было мрачновато, летали страшно прожорливые комары. Отец все пытался как-то справиться с запустением: убрал сгнившие ветки, сломанные деревья, подстриг кусты, скосил кое-где траву, в окна его кабинета стало заглядывать солнце.

Это та самая книга, про которую очень трудно сказать, о чём она. О Великой Отечественной войне? И да и нет. О защите Москвы? И да и нет. О психологии солдат и генералов? И да и нет. О сталинско-бериевской мясорубке? И да и нет. О судьбах Отечества? И да и нет!!! Она обо всём это сразу вместе, и можно только оцепенеть от таланта Владимова, который взялся за все эти сложнейшие для литературы темы, сплёл их, объединил сюжетом и написал очень тонкий, психологичный роман, в котором, как мне кажется, вымышленными остаются только некоторые фамилии, включая главного героя генерала Кобрисова, да наименования местечек - Мырятин, Предславль и т.д.

О Великой Отечественной войне

Генерал, повелевая солдату умереть, по крайней мере не обманывает его. Но он трижды убийца, когда обещает победу, в которую сам не верит.

...солдату вера нужна в свое командование, иначе — как дальше ему воевать?

...чего и когда на войне хватает? Только того, что применить нельзя.

Если взять за основу только сюжеты войны (днепровскую переправу, оборону Москвы), то, конечно, можно признать, что существуют книжки и посильнее этой. И всё-таки картины боёв весьма живописны, настроения солдат предельно конкретны, видим мы и самоотверженных героев, вроде Нефедова, который знает, что идёт умирать, видим и солдатиков, которые всем своим видом показывают страх. Урежь роман до повести об этих битвах - получится что-то леденящее душу, сжимающее сердце.

Но прежде, чем продолжить тему, краткое отступление. Просто не могу не обратить внимание.

Читаю аннотацию.

В центре повествования - судьба генерала Власова и немецкого генерала Гудериана. Автор приоткрыл завесу глухой секретности над некоторыми «неудобными» для официальной литературы эпизодами войны. Сразу же после появления, роман Г.Владимова стал громким событием и был причислен к лучшим произведениям о войне.

Позвольте, какое это "в центре судьба генерала Власова"? У меня такое ощущение, что человек это написавший, читал роман как я впервые восемнадцать лет назад - чтобы только сдать доценту зачёт, "отстреляться" и забыть, выйдя за порог. Правда, на подкорке что-то отложилось такое, что все эти годы мне периодически напоминало, что "Генерала и его армию" надо перечитать, и на этот раз вдумчиво, не торопясь. А автору тех строк, ляпнувшему про то, за что глазом зацепился (что "в центре - судьба генерала Власова...") я готов по почте канделябр выслать, чтобы он сам себя по голове ударил и не писал больше глупостей. Потому что судьбы Власова и Гудериана конечно имеют в романе определённое значение, и всё-таки они не в центре, а на самой что ни есть периферии.

А их значение в следующем.

Не знаю, каким был по счёту Георгий Владимов, оправдывая Андрея Власова, но замечу одно: он оправдывает его как человека и генерала, но не оправдывает как предателя. Даже на такое оправдание, полагаю, требовалось достаточно мужества, если даже сейчас после неоднократных попыток Власов не реабилитирован (и правильно, я считаю). А вот поиск мотивов, которые привели этого человека к его поступку - они интересны. И в версии Кобрисова (читай - Владимова) выглядят вполне правдоподобно.

Присутствие Гейнца Гудериана в книге очень символично. Сидит себе генерал-полковник в захваченном особняке Толстого, почитывает-вспоминает классика, его рассуждения о судьбе Наполеона, и делает кое-какие выводы. И выводы вполне философские - Наполеон проиграл войну потому, что сумасбродная "графинечка" Ростова отдала все подводы раненым, и получается, что и теперь, спустя век с лишним, она объявила войну ему, Гудериану.

О защите Москвы

Сюжет с Москвой, как мне показался, в этом романе вышел несколько искусственным. Или притянутым - как кому угодно. То есть он использован для очень конкретных целей. Первое - разнообразить биографию Кобрисова эпизодом с его ранением, страшным обморожением и привязать к нему покрепче ординарца Шестерикова. Второе - всё-таки закрепить на страницах этой книги Власова и Гудериана, которые так и норовят потеряться в общем сюжете. Ну и третье - передать настроение толпы, людей, армии. То есть это как бы важно, но это всё-таки третье.

О солдатах и генералах

Дурь — это хорошо... Дурь, она способствует украшению генеральского звания.

Вот это слово дурь - оно периодически встречается на страницах. Его в отношении Фотия Ивановича и солдатики употребляют, и приближённые генерала, и начальники, и антагонист Кобрисова чекист Светлооков. Да и сам он, генерал, признаёт за собой эту черту. И да, по сравнению с другими людьми бедняга Кобрисов действительно иногда дурит. Но что это за дурь? Оказывается, это слово имеет совсем не то значение, что придурь . Его дурь лишь в том, что из всех персонажей, а в особенности из военачальников, Фотий Иванович оказывается самым человечным. Ну, или почти самым. И кто бы мог подумать, что сделало его ещё более человечным, чем он был от рождения? Оказывается, линейка, которой его били по рукам в НКВДшном застенке. Правда, она его сделала ещё и немного боязливым, но о том чуть позже.

Другой генерал - Гудериан - в этом отношении отчасти героизирован Владимовым (наверное, и тут потребовалось определённое мужество, ведь это предводитель фашистов-танкистов, от которых ох как досталось мирному населению, а про нашу армию так и вообще помалкиваю). Но это генерал совсем иного рода - не знающий поражений, берущий своё нахрапом, любим своими солдатами и пекущийся чуть ли не о каждом из них. Тут даже Кобрисову далеко до него. Одно мне кажется - будь советские генералы такими, каким Владимов изобразил Гудериана - и 70-летие победы праздновали бы не мы, и не в этом году. А в 2011-м. Потому что мы совсем иные. Есть такое слово менталитет. Очень удобное, чтобы объяснять им русский характер. А ещё наши генералы жёсткие, что оправдывает число жертв, положенных ими во имя Победы.

Репрессии

Об этом в книге говорится много. Этого хлебнул и сам Кобрисов, и на его счастье началась война в тот самый момент, когда уже следователю оставалось только подписать обвинение. Прекрасная иллюстрация того, как людей стирали в порошок двумя железными аргументами "партия не ошибается" и "раз арестован, значит уже виноват". Кобрисов мог попасть в места очень отдалённые по случайному недоразумению (а случайностей в те годы, как известно не бывало) с отягчающими обстоятельствами: он предвидел, что немец - враг более вероятный, чем японец. Немец помог восстановить справедливость.

...если пересеклись твои пути с интересами тайной службы, то, как бы ни вел ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собой не останешься.

Увы, есть такого рода страх, которому все подвержены без исключения, и даже — вооруженные мужчины.

Истинно говорят... не камнем и не железом крепка тюрьма. Она крепка арестантами. Пожалуй, рухнет она — без одного хотя бы узника-патриота

В который раз показалось генералу диковинным, как велика, необъятна Россия и как ничтожна возможность укрыться в ней бесследно. Да если и выпадает она, человек всего чаще от нее отказывается как от выбора самого страшного.

Как я уже сказал, благодаря ЧК Кобрисов стал чуть человечнее. Даже посылая солдат на верную смерть, он всё-таки оставался с ними не столько командующим, сколько человеком. И в то же время он стал побаиваться чекистов. На фронте иначе - смершевцев. Генералу ли бояться их на войне? А ведь побаивался Светлоокова.

В который раз извечный вопрос, доставшийся нам в наследство от истории - почему сталкиваясь с "органами" люди сразу становились послушными, безвольными, смирненькими, словно в башке их какой-то тумблер выключали? Не потому ли, что человечество в то время было большим овечьим стадом?

Судьба Отечества

Опять же благодатная тема. Ну как не поднять её, если даже война с общей бедой не может объединить сторонников и противников коммунизма-большевизма, если ведётся охота на белых недобитков? А уж в особенности, если побывавшим в оккупации и тем паче в плену светило от десяти до расстрела?

Да вся история России, может статься, другим руслом бы потекла, если б отказывались мы есть и пить со всеми, кого подозреваем. А может, на том бы она и кончилась, история, потому что и пить стало бы не с кем, вот что со всеми нами сделали.

...жить им довелось в стране, где орденов и всяких иных наград выдается больше, чем в какой бы то ни было другой, и где никакие заслуги не имеют цены, стоит тебе лишь пошатнуться.

Предательство

А вообще сюжет этой книги - это несколько серьёзных предательств, главные из которых - это сознательное предательство военачальников, которым очень не нужен Кобрисов при взятии Предславля, и несознательное предательство генеральского водителя, из-за чего книга заканчивается так, как она заканчивается.

Очень сильный роман. Очень стоящий. Даёт возможность ещё раз посмотреть на прошлое своей страны, и как всегда не прийти ни к какому конкретному выводу. Только очень общим...

*********************************
Истинно говорят... не камнем и не железом крепка тюрьма. Она крепка арестантами. Пожалуй, рухнет она — без одного хотя бы узника-патриота

Генерал, повелевая солдату умереть, по крайней мере не обманывает его. Но он трижды убийца, когда обещает победу, в которую сам не верит.

Если б хоть иногда не выручало нас безумие, и только трезвый расчет был бы нашим единственным поводырем, жизнь была бы слишком скучна, чтоб стоило ее начинать.

Когда русский Иван наступает — спиной к ненавистному врагу, — у него на пути не становись. Сомнет!..

Дурь — это хорошо... Дурь, она способствует украшению генеральского звания.

Увы, есть такого рода страх, которому все подвержены без исключения, и даже — вооруженные мужчины.

Быть кем-то, а не при ком-то, осточертел этот горький хлеб.

Если пересеклись твои пути с интересами тайной службы, то, как бы ни вел ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собой не останешься.

Вовсе не в отчаянном положении, не в кольце охвата, не под дулами заградотряда, но часто в успешном наступлении, в атаке человек делал бессмысленное, непостижимое: бросался врукопашную один против пятерых, или, встав во весь рост, бросал одну за другой гранаты под движущийся на него танк, или, подбежав к пулеметной амбразуре, лопаткой рубил прыгающий ствол и почти всегда погибал. Опытный солдат, он отметал все шансы уклониться, выждать, как-нибудь исхитриться.

Умирание — тоже наука. И к этому надо готовиться

Генералы — когда они едут к войскам — не простужаются.

Непоправимо никакое зло — и не оставляет нас прежними.

Да вся история России, может статься, другим руслом бы потекла, если б отказывались мы есть и пить со всеми, кого подозреваем. А может, на том бы она и кончилась, история, потому что и пить стало бы не с кем, вот что со всеми нами сделали.

Жить им довелось в стране, где орденов и всяких иных наград выдается больше, чем в какой бы то ни было другой, и где никакие заслуги не имеют цены, стоит тебе лишь пошатнуться.

Во всякой группе славных чекистов есть непременно один, который себя не называет; он-то и есть главный.

У хорошего расстрельщика, любящего свое дело, лицо зачастую пухловатое и задумчивое, рот небольшой, чувственный и женственный, а глаза мечтательные, с поволокою.

Армия имеет права, когда она защищает население, когда наступает. А когда она драпает — нет у нее никаких прав. Молочка попросить — и то нету. Только водички из колодца.

Что армию больше всего характеризует? Отношение к раненым. Слава Богу, мы их не бросаем, не дожили до этого, а толком их полечить не можем. На мою ногу бинтов хватило, а бойцам сестрички любовные подарки делают: свое исподнее режут на ленты и этим перевязывают. А к ранам прикладывают подорожник. Нажуют и прикладывают…

Когда в тайге убивают тигра, то размножаются волки, от них урона куда больше. Увеличивается потребление — и каждый хочет воспользоваться своим правом. Сколько прав лежало перед «маленьким человеком» — он охотнее всего воспользовался самым примитивным: тоже быть тираном.

Французская революция написала: «свобода», «равенство», «братство» — и рубила головы, ничуть не опасаясь всеобщего разочарования. А у них — еще проще. Они свой лозунг укоротили до одного слова, но зато могут его написать громадными буквами. Только одно: «равенство». Все остальное — ерунда. «Свобода» — на самом деле никому не нужна, люди просто не знают, что с нею делать. «Братство»? Его нет в природе, нет в животном мире, почему бы ему быть в человеках? А вот равенство — это вещь. Мне плохо, но и тебе тоже плохо — значит, нам обоим хорошо. У меня мало, но и у тебя не больше значит, у нас много! За это и умереть можно. И никаких жизней не жалко. Ни своей, ни тем более — чужих.

Бог эту страну оставил, вся надежда — на Дьявола.

Воры и бандиты никакого другого наказания не знают, только смерть. Это даже не наказание, это просто мера безопасности. По тюрьмам будут сидеть те, кто у них не вызывает опасения. Но при малейшей опасности… Вы меня понимаете?

Мало побеждать во славу цезаря, надо еще все победы класть к его ногам и убеждать его, корча из себя идиота, что без него бы не обошлось!

В который раз показалось генералу диковинным, как велика, необъятна Россия и как ничтожна возможность укрыться в ней бесследно. Да если и выпадает она, человек всего чаще от нее отказывается как от выбора самого страшного.

Как часто людям приходится отвечать за то, что они не могут не рассказывать о грехах других людей, и как охотно эти другие перекладывают на них свои вины! Только формулировку подобрать.

Всегдашнее горестное занятие генерала — что-то выкраивать из дорогих ему, таких необходимых сил и средств, которых всегда не хватает! Не хватает людей, орудий, танков, самолетов, снарядов, горючего, водки, жратвы, черта, дьявола. (И, конечно, всегда баб не хватает!..)

Когда человек так ставит крест на собственной жизни — спокойно и просто, никого не оповещая, когда он не из слепого отчаяния и не для театрального эффекта вставляет в свои расчеты собственную возможную гибель, тогда зачастую случается, что ему удаются предприятия, казавшиеся безумными, в которые не смеет верить надежда и не надеется вера, тогда воды реки перед ним становятся твердью, и покоряются ему неприступные крепости и плацдармы.

Чего и когда на войне хватает? Только того, что применить нельзя.

Не свою ли могилу мы намечаем, когда кажется, что нашли искомую цель?

Солдату вера нужна в свое командование, иначе — как дальше ему воевать?

Каждый шаг человека есть ошибка, если не руководствуется он любовью и милосердием.

Блицкриг имеет одну особенность: он не терпит изменений, даже изменений к лучшему.

Подозрительно часто побеждает как раз тот, кого заранее считали глупее.

Что же это за страна, где, двигаясь от победы к победе, приходишь неукоснимо — к поражению?

Георгий Владимов

Генерал и его армия

Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбъе.
Все, все прости. Прости, мой ржущий конь
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, все величье
И бурные тревоги грозных войн.
Простите вы, смертельные орудья,
Которых гул несется по земле…

Вильям Шекспир, «Отелло, венецианский мавр», акт III

Глава первая.

МАЙОР СВЕТЛООКОВ

Вот он появляется из мглы дождя и проносится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту - «виллис», «король дорог», колесница нашей Победы. Хлопает на ветру закиданный грязью брезент, мечутся щетки по стеклу, размазывая полупрозрачные секторы, взвихренная слякоть летит за ним, как шлейф, и оседает с шипением.

Так мчится он под небом воюющей России, погромыхивающим непрестанно громом ли надвигающейся грозы или дальнею канонадой, - свирепый маленький зверь, тупорылый и плосколобый, воющий от злой натуги одолеть пространство, пробиться к своей неведомой цели.

Подчас и для него целые версты пути оказываются непроезжими - из-за воронок, выбивших асфальт во всю ширину и налитых доверху темной жижей, тогда он переваливает кювет наискось и жрет дорогу, рыча, срывая пласты глины вместе с травою, крутясь в разбитой колее; выбравшись с облегчением, опять набирает ход и бежит, бежит за горизонт, а позади остаются мокрые прострелянные перелески с черными сучьями и ворохами опавшей листвы, обгорелые остовы машин, сваленных догнивать за обочиной, и печные трубы деревень и хуторов, испустившие последний свой дым два года назад.

Попадаются ему мосты - из наспех ошкуренных бревен, рядом с прежними, уронившими ржавые фермы в воду, - он бежит по этим бревнам, как по клавишам, подпрыгивая с лязгом, и еще колышется и скрипит настил, когда «виллиса» уже нет и следа, только синий выхлоп дотаивает над черной водою.

Попадаются ему шлагбаумы - и надолго задерживают его, но, обойдя уверенно колонну санитарных фургонов, расчистив себе путь требовательными сигналами, он пробирается к рельсам вплотную и первым прыгает на переезд, едва прогрохочет хвост эшелона.

Попадаются ему «пробки» - из встречных и поперечных потоков, скопища ревущих, отчаянно сигналящих машин; иззябшие регулировщицы, с мужественно-девичьими лицами и матерщиною на устах, расшивают эти «пробки», тревожно поглядывая на небо и каждой приближающейся машине издали угрожая жезлом, - для «виллиса», однако ж, отыскивается проход, и потеснившиеся шоферы долго глядят ему вслед с недоумением и невнятной тоскою.

Вот он исчез на спуске, за вершиной холма, и затих - кажется, пал он там, развалился, загнанный до издыхания, - нет, вынырнул на подъеме, песню упрямства поет мотор, и нехотя ползет под колесо тягучая российская верста…

Что была Ставка Верховного Главнокомандования? - для водителя, уже закаменевшего на своем сиденье и смотревшего на дорогу тупо и пристально, помаргивая красными веками, а время от времени, с настойчивостью человека, давно не спавшего, пытаясь раскурить прилипший к губе окурок. Верно, в самом этом слове - «Ставка» - слышалось ему и виделось нечто высокое и устойчивое, вознесшееся над всеми московскими крышами, как островерхий сказочный терем, а у подножья его - долгожданная стоянка, обнесенный стеною и уставленный машинами двор, наподобие постоялого, о котором он где-то слышал или прочел. Туда постоянно кто-нибудь прибывает, кого-нибудь провожают, и течет промеж шоферов нескончаемая беседа - не ниже тех бесед, что ведут их хозяева-генералы в сумрачных тихих палатах, за тяжелыми бархатными шторами, на восьмом этаже. Выше восьмого - прожив предыдущую свою жизнь на первом и единственном - водитель Сиротин не забирался воображением, но и пониже находиться начальству не полагалось, надо же как минимум пол-Москвы наблюдать из окон.

И Сиротин был бы жестоко разочарован, если б узнал, что Ставка себя укрыла глубоко под землей, на станции метро «Кировская», и ее кабинетики разгорожены фанерными щитами, а в вагонах недвижного поезда разместились буфеты и раздевалки. Это было бы совершенно несолидно, это бы выходило поглубже Гитлерова бункера; наша, советская Ставка так располагаться не могла, ведь германская-то и высмеивалась за этот «бункер». Да и не нагнал бы тот бункер такого трепету, с каким уходили в подъезд на полусогнутых ватных ногах генералы.

Вот тут, у подножья, куда поместил он себя со своим «виллисом», рассчитывал Сиротин узнать и о своей дальнейшей судьбе, которая могла слиться вновь с судьбою генерала, а могла и отдельным потечь руслом. Если хорошо растопырить уши, можно бы кой-чего у шоферов разведать - как вот разведал же он про этот путь заранее, у коллеги из автороты штаба. Сойдясь для долгого перекура, в ожидании конца совещания, они поговорили сперва об отвлеченном - Сиротин, помнилось, высказал предположение, что, ежели на «виллис» поставить движок от восьми местного «доджа», добрая будет машина, лучшего и желать не надо; коллега против этого не возражал, но заметил, что движок у «доджа» великоват и, пожалуй, под «виллисов» капот не влезет, придется специальный кожух наращивать, а это же горб, - и оба нашли согласно, что лучше оставить как есть. Отсюда их разговор склонился к переменам вообще - много ли от них пользы, - коллега себя и здесь заявил сторонником постоянства и, в этой как раз связи, намекнул Сиротину, что вот и у них в армии ожидаются перемены, буквально-таки на днях, неизвестно только, к лучшему оно или к худшему. Какие перемены конкретно, коллега не приоткрыл, сказал лишь, что окончательного решения еще нету, но по тому, как он голос принижал, можно было понять, что решение это придет даже не из штаба фронта, а откуда-то повыше; может, с такого высока, что им обоим туда и мыслью не добраться. «Хотя, - сказал вдруг коллега, - ты-то, может, и доберешься. Случаем Москву повидаешь - кланяйся». Выказать удивление - какая могла быть Москва в самый разгар наступления - Сиротину, шоферу командующего, амбиция не позволяла, он лишь кивнул важно, а втайне решил: ничего-то коллега толком не знает, слышал звон отдаленный, а может, сам же этот звон и родил. А вот вышло - не звон, вышло и вправду - Москва! На всякий случай Сиротин тогда же начал готовиться - смонтировал и поставил неезженые покрышки, «родные», то есть американские, которые приберегал до Европы, приварил кронштейн для еще одной бензиновой канистры, даже и этот брезент натянул, который обычно ни при какой погоде не брали, - генерал его не любил: «Душно под ним, - говорил, - как в собачьей будке, и рассредоточиться по-быстрому не дает», то есть через борта повыскакивать при обстреле или бомбежке. Словом, не так уж вышло неожиданно, когда скомандовал генерал: «Запрягай, Сиротин, пообедаем - и в Москву».

Валентина
Рамзаева

Валентина Александровна РАМЗАЕВА (1968) - учитель литературы средней школы № 101 г. Самары.

Роман Георгия Владимова «Генерал и его армия»

Урок внеклассного чтения в 11-м классе

Во всех федеральных программах изучение отечественной литературы в 11-м классе завершается обзором произведений последних десятилетий. Обзор этот подготавливается в предыдущих классах через организацию самостоятельного чтения учащимися лучших произведений современной литературы, которые потом обсуждаются на уроках внеклассного чтения, факультативных занятиях, осваиваются через организацию выставок, проведение конкурсов на лучшую рецензию, аннотацию, в ходе диспутов.

Но какие именно произведения современной литературы отобрать для введения в читательский круг старшеклассников, решает каждый учитель по-своему, согласно своим взглядам на художественную значимость того или иного текста. Программы ограничиваются лишь самыми общими рекомендациями. Между тем учителю трудно самому сориентироваться в современном литературном процессе, в котором произведения уже известных писателей 70–80-х годов - Ю.Бондарева, В.Распутина, В.Белова, В.Астафьева - соседствуют с произведениями Б.Екимова, В.Маканина, Л.Петрушевской, Т.Толстой и только входящими в читательское сознание текстами А.Уткина, А.Варламова, А.Волоса, Д.Бакина, С.Василенко, весьма разными по своему художественному уровню.

Нам кажется, что для учителя главными критериями отбора текстов для обзорного изучения современного литературного процесса должны быть эстетическая и общественная значимость, а также следование традициям отечественной классической литературы.

В заключительный обзор допустимо вводить произведения спорные, пока ещё не вошедшие в канон отечественной литературы, но имеющие современное звучание и вызывающие всеобщий интерес. Таким произведением мы считаем роман Г.Владимова «Генерал и его армия». Роман этот вызвал сразу же широкий отклик критики, разноречивые отзывы и живой интерес читателей.

Мы встречаем крайне противоречивые оценки произведения. С одной стороны, автор обвиняется в клевете на советский народ, советскую армию, особенно её командный состав (В.Богомолов. «Срам имут и живые, и мёртвые, и Россия» ), отрицаются художественные достоинства произведения (Вяч. Курицын. «Военно-патриотический роман в трёх вариантах» ), критикуется нарушение в романе исторической достоверности (Ю.Щеглов. «Страх, с которым нужно бороться» ). С другой стороны, признаётся художественная и общественная значимость произведения (Н.Иванова. «Дым отечества» , Л.Аннинский. «Спасти Россию ценой России…» , П.Басинский. «Писатель и его слова» ). Активно защищают автора от упрёков в клевете В.Кардин («Страсти и пристрастия» ) и М.Нехорошев («Генерала играет свита» ). Самые высокие похвалы роману, вплоть до эпитета “великий”, даны А.Немзером в статье «Кому память, кому слава, кому тёмная вода» .

Но в одном критики единодушны: все отмечают паратекстуальную связь произведения Г.Владимова и романа Л.Н. Толстого «Война и мир». Она прослеживается не только через аллюзии и реминисценции, но и с помощью прямого цитирования, а также использования некоторых стилевых приёмов Л.Н. Толстого. Их мы и предлагаем рассмотреть на уроке внеклассного чтения по роману Г.Владимова «Генерал и его армия», а именно: сопоставление и противопоставление героев и их поступков, “срывание всех и всяческих масок”, использование внутреннего монолога (психологизм повествования), перебрасывание действия от командующего российской армией к командующему армией противника.

В споре, разгоревшемся вокруг романа, участвовал и сам Г.Владимов. В своих статьях - «Новое следствие, приговор старый» 10 , «Когда я массировал компетенцию. Ответ В.Богомолову» 11 - автор отстаивал право на условность как художественный приём при изображении исторических событий.

В связи с этим, размышляя далее о жанровой природе произведения, примем во внимание версию критика О.Давыдова («Между Предславлем и Мырятином»). Автор статьи утверждает, что “историческим романом следует назвать текст, в котором <…> автор с его психологическими проблемами, пристрастиями и предрассудками, с его личной судьбой и биографией отсутствует, поглощён тем историческим материалом, с которым писатель, а вслед за ним и читатель имеют дело” 12 . Владимов действительно рассматривает войну в непривычном ракурсе “генеральской правды”, его произведение определённо нельзя назвать историческим. Роман скорее философский. Это размышления о судьбе России, о “белых пятнах” нашей истории, о загадочности русской души, о парадоксальной нашей многотерпимости в большом и нетерпимости в малом.

Г.Владимов не даёт готовых ответов, он лишь заставляет задуматься над нашим общим прошлым, чтобы избежать ошибок в будущем. Можно ли с учениками на уроке говорить о таких спорных вопросах, как историческая роль генерала Власова и власовцев, цена победы советского народа над фашизмом; о “симпатичном” немецком командующем Гудериане? Можно и нужно. Следует помочь ученикам разобраться в сложном содержании романа и проблемах, затронутых автором.

В настоящее время историческая роль генерала Андрея Власова серьёзно интересует историков. Вышло несколько работ о нём, две из которых хотелось бы порекомендовать учителю 13 . Эти статьи смогут помочь в объективной оценке романного образа. Что мы можем узнать из них о генерале Власове? Он был одним из защитников Москвы и в 1941 году нанёс немцам решительный удар силами своей 20-й армии. Считался любимцем Сталина и был направлен им на важнейший участок фронта под Ленинградом, чтобы помешать блокаде города. Сражаясь с превосходящими силами противника, армия Власова потерпела поражение и оказалась в окружении; большая её часть погибла. Сам генерал две недели прятался в лесах, но был обнаружен немцами и принял нелёгкое для себя решение о сдаче в плен. После этого он, при поддержке вермахта, пытается объединить под знамёнами так называемой Российской Освободительной Армии (РОА) всех перешедших на сторону врага солдат и офицеров. Немецкое командование, заинтересованное в организации “гражданской войны внутри Отечественной”, использовало идею создания РОА в своих пропагандистских целях. Власов никогда не надевал фашистскую форму, отстаивая исключительность своей миссии - роли освободителя России от “серой чумы большевизма”. После войны он был привезён в Москву и казнён по приказу Сталина.

Мы должны со всей определённостью сказать, что генерал, присягавший на верность Родине, не имеет права на политические пристрастия. Власов, направивший оружие против своего народа, неимоверно тяжёлой ценой отстаивавшего независимость, считается предателем и на суде истории оправдан быть не может.

В романе «Генерал и его армия» мы встречаемся с Власовым один раз - накануне решительного удара 20-й армии под Москвой. Дальнейшая его судьба остаётся за рамками повествования. У современных критиков бытует мнение, что главный герой романа - генерал Кобрисов - “реконструкция Владимовым судьбы Власова, не перешедшего на сторону фашистов” 14 . С этим никак нельзя согласиться.

Кобрисов - патриот, он против своего народа воевать отказывается, даже против солдат, перешедших на сторону врага. Он не хочет “за Россию платить Россией”, ему одинаково чужды как вера в свою избранность, так и слепое следование высоким идеям, оправдывающим массовую гибель людей. Генерал понимает необходимость соблюдения субординации и выполнения приказов как условие для общего успеха. Следовательно, ни о какой близости его с Власовым говорить нельзя.

Фотий Иванович Кобрисов - “негромкий командарм”, не обласкан властями, слывёт у них за человека нерешительного, но он из тех, кто воюет не числом, а уменьем. Тщательно продумывает тактические ходы и долго взвешивает все факты перед серьёзными операциями - бережёт своих людей. В трудные минуты он способен взять на себя большую ответственность, как это и случалось уже, например, в первые дни войны, когда высшее командование было в состоянии растерянности, чувствовалась общая паника, он сумел собрать и вывести из окружения свою армию в боевом состоянии, сохранил людей и орудия.

Обладая талантом и интуицией, генерал верно выбрал место для форсирования Днепра и захватил Мырятинский плацдарм, открыв тем самым путь к Предславлю (Киеву). Однако в этот момент своей генеральской удачи он начальственно и грубо был устранён от хода операции и отправлен в Москву, в Ставку. По мнению Верховного Главнокомандования, брать Предславль надлежало генералу Терещенко, украинцу по национальности, а не репрессированному ранее Кобрисову, к тому же отказавшемуся входить в город Мырятин: там держали оборону переодетые в немецкую форму русские военнопленные.

В сопровождении своей свиты генерал едет в Москву и почти на подъезде к ней во время короткой остановки по радио слышит приказ о своём повышении и присвоении звания Героя Советского Союза - за взятие города Мырятина. Горько и радостно становится Кобрисову от этого известия. “Трое спутников его встали навытяжку, не зная, куда себя деть; между тем на них уже обращали внимание - подходили солдаты, оставившие свои зенитки, подходили робко женщины с огородов, воткнув в землю свои лопаты, притормаживали проезжавшие мимо шофёры - и все смотрели, как грузный, хорошего роста генерал приплясывает около разостланной скатерти с выпивкой и закусками…” 15 Сцена с пляшущим генералом, по мнению многих критиков, - одна из самых сильных в романе. Так и не явившись в Ставку, он разворачивает свой «виллис» и едет назад, к фронту, но артиллерийский снаряд, случайный (или умышленный?), попадает в его машину. Спутники погибают, а “заговорённый”, чудом выживший генерал так никогда больше и не соединится со своей армией.

Не менее сложный вопрос, поставленный автором: как относиться к вопросу о цене, которую заплатил советский народ за победу над фашистской Германией? В романе идёт речь о так называемой “четырёхслойной тактике”. Так про себя называет Кобрисов способ взятия рубежа любой ценой: “…Три слоя ложатся и заполняют неровности земной коры, четвёртый - ползёт по ним к победе. Вступало и обычное соображение, что раз уже столько потрачено сил, то отступать никак невозможно, и может случиться, вырвет победу последний брошенный батальон” (с. 144). Именно так воюет герой романа Владимова - генерал-майор Терещенко - на Сибежском плацдарме. С “умением бестрепетно гнать в бой мужчин помоложе себя и держать армию в руках, без промаха и с одного удара острым своим кулачком разбивая носы и губы подчинённым…” (с. 143).

Безусловно, “четырёхслойная тактика” недопустима, задуматься об этом стоит, но бывают ли войны без жертв? Имеем ли мы право упрекать в чём-либо тех, кто Великую Отечественную выиграл? Разве все командиры были подобны генералу Терещенко? На эти вопросы мы можем с уверенностью ответить отрицательно.

Наконец, об образе Гудериана. Можно ли считать этого немецкого генерала положительным героем? Нет, нельзя. Он показан в один из переломных моментов войны - во время битвы за Москву. Находясь в имении Л.Н. Толстого - Ясной Поляне, немецкий командующий принимает решение о первом большом отступлении своей армии. Накануне Гудериан перечитывает некоторые строки романа «Война и мир» и пытается понять, каким образом враг, “потеряв половину войска , стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения”, объяснить самому себе загадочность русской души и то, почему Наташа Ростова сбрасывает с подвод своё добро и отдаёт их раненым.

Владимов прямо говорит о своём отношении к Гудериану в статье «Когда я массировал компетенцию…»: “…Но как я могу симпатизировать немецкому генералу, изгнавшему меня своими танками навсегда из родного Харькова? Я только против лжи о нём» 16 . Гудериан вовсе не является положительным героем, хотя действительно был талантливым полководцем и его любили солдаты. Это Владимов хорошо показал. Вместе с тем немецкий генерал самолюбив и амбициозен, ему нравится лесть в свой адрес - “кружат голову похвалы фюрера”.

Гудериан был и останется захватчиком, чужаком. Это подчёркивается автором в орловской сцене. В камерах и подвалах городской тюрьмы были обнаружены сотни трупов - узников расстреляли за день до сдачи города немцам. Гудериан приказал выложить их рядами на тюремном дворе и открыть ворота для всего города - хотел лишний раз подчеркнуть жестокость режима большевиков. Но полной неожиданностью стало то, что родные и близкие убитых смотрели на немца “со страхом и злобой, словно он был к этому причастен” (с. 100–101). “Почему ваша паства так смотрит на меня?” - адресовал Гудериан вопрос к находящемуся там русскому священнику. Ответ его поразил: “…Но это наша боль... наша и ничья другая. Вы же перстами своими трогаете чужие раны и спрашиваете: «Отчего это болит? Как смеет болеть?» Но вы не можете врачевать, и боль от касаний ваших только усиливается, а раны, на которые смотрят, не заживают дольше”.

Не только проблемно-тематический аспект анализа романа может вызвать затруднение у школьников, но и осознание композиции. На первый взгляд она кажется сложной, даже несколько хаотичной, но постепенно от страницы к странице мы начинаем понимать логику авторского замысла. Не случайно зачин романа посвящён “королю дорог” - «виллису». Именно эта машина, проезжая с запада (от Днепра и города Предславля) на восток (до Поклонной горы под Москвой) и обратно с востока на запад, “связывает” многие отдельные сцены, эпизоды, авторские размышления в единое целое - роман о генерале Кобрисове. Художественное пространство в начале произведения ограничено четырьмя сиденьями этой генеральской машины. Почти не видим мы, кого встречает на своём пути вызванный в Ставку генерал, что видят из окна автомобиля его водитель Сиротин, адъютант Донской и ординарец Шестериков. Не слышим и их разговоров между собой: каждый занят своими мыслями. Мысли эти - о самом наболевшем, о самом важном - текут, теснятся, сплетаются; рождённые многими воспоминаниями, дополненные документальными фактами и авторскими отступлениями, они-то и составляют художественное полотно романа. Оттого, наверное, сначала кажется хаотичным сюжетное построение. Иногда ассоциативная связь размышлений героев и самой композиции кажется неуловимой, но чаще - логичной. Проезжает, например, генерал Кобрисов через Ольховку (гл. 5, ч. I). Обиженный на то, что маршал Ватутин не остановил его, чтобы попрощаться, герой вспоминает здесь и многие другие свои обиды: незаконный арест, унижения на допросах, приказ о разоружении выведенной им из окружения и сохранённой армии.

Мечтает ординарец Шестериков о даче в Апрелевке, где в послевоенное время хотел бы продолжить службу у своего генерала, и посещают его мысли о том, честно ли он служит сегодня. Ведь не сказал же Кобрисову о том, что майор Светлооков пытался его завербовать. Собирался - но не сказал. Именно здесь изображение самой сцены вербовки становится уместным. Несмотря на то, что подобная беседа Светлоокова с Сиротиным и Донским дана давно - в самом начале романа.

Но романное действие не распадается на отдельные воспоминания. Есть нечто скрепляющее, объединяющее их в единое целое - замысел автора, именно он обеспечивает “выверенность сюжетных построений” и то, что “выстроено всё прочно и изящно” 17 . Последовательность, в какой автор позволяет нам заглянуть во внутренний мир каждого из генеральской свиты, тоже не случайна. Она не связана с военной чиновной иерархией, не опирается и на открытую оценку автора. Дело здесь в степени “самоотстранённости” каждого из этой свиты от своего непосредственного начальника. Сначала мы читаем мысли тех, кого можно отнести к людям совершенно чуждым Кобрисову по духу, - его водителя Сиротина и адъютанта Донского. Словно для того, чтобы быстрее понять их и сразу же убрать за пределы читательского интереса.

Если откровенно тяготится службой у Кобрисова Сиротин, думает постоянно о том, что он был у того не первым водителем (все предыдущие погибли), что “с этим генералом он войну не вытянет”, то и читатель знакомится с ним коротко, лишь по касательной. Во время вербовки Сиротин предаёт Кобрисова сразу и без угрызений совести.

“Засидевшемуся”, по собственному же мнению, в майорах адъютанту Донскому тоже далеко до какой бы то ни было близости с Кобрисовым. Будучи человеком крайне честолюбивым, с карьеристскими устремлениями, он смотрит на своего генерала свысока, не допуская и мысли о глубоком уме и богатом внутреннем мире последнего. Намеренно-сниженное описание внешности Кобрисова (“глаза-буркалы”, “очаровательная кабанья грация с известной долей импозантности”) даётся именно через восприятие адъютанта. Он, как нам кажется, больше интересен автору своим желанием походить на князя Андрея Болконского, постоянное “самосравнение” с которым становится у Донского навязчивой потребностью. В остальном же образ его достаточно типичен. В нём, как нам кажется, больше от Бориса Друбецкого, чем от Болконского, и автор не предполагает тщательной обрисовки характера адъютанта.

Напротив, близок генералу Кобрисову и интересен автору ординарец Шестериков, фамилия которого происходит от русского слова “шестерик”. Сам Владимов об этом пишет: “Загляните в словарь - это куль с весом в 6 пудов, это запряжка лошадей в три пары цугом… в прошлые войны так возили тяжёлые орудия. Если поискать символику, так она скорее в шестижильности персонажа, в способности к разного вида трудам, к перенесению тягот. Унижения солдатского достоинства в этой фамилии нет” 18 . В романе мыслям и воспоминаниям солдата отведено немало страниц. В этом герое объединены многие лучшие качества русского человека: смелость и жертвенность, умение достойно жить в самых трудных обстоятельствах, трудолюбие и преданность делу, житейская мудрость. Шестериков спас уже однажды Кобрисова от смерти, выходил его в госпитале. Такого ординарца мечтал бы иметь любой генерал.

Наконец, самым интересным героем можно с уверенностью назвать самого генерала Кобрисова. Ему не только посвящена большая часть романа, все ведущие темы и проблемы произведения рассматриваются непосредственно через этот образ. Владимов пишет о нём очень убедительно, и читателю постепенно становится дорог этот герой. Делаются объяснимыми и понятными все его обиды: за недоверие и отстранение, вербовку органами СМЕРШ ближайшего окружения, непринятие во внимание таланта и бывших заслуг, за откровенное унижение в тюремной камере перед самой войной, когда он был арестован. Но не эти обиды значимы для понимания внутреннего мира и объяснения поступков генерала. Мысли Кобрисова - о России, о многострадальной родине и дорого доставшихся победах, о честолюбии и амбициях его соратников - командармов, о расколе в обществе и причинах перехода русских солдат на сторону врага. В моменты подобных размышлений главный герой как никто другой близок автору, приглашающему современного читателя к разговору, диалогу, полемике.

Следуя традициям русского реализма, а более всего опираясь на роман Л.Н. Толстого «Война и мир», Г.Владимов стремится сказать своё слово о Великой Отечественной войне. Он ведёт читателя к размышлению, заполняет в нашей отечественной прозе лакуны там, где речь идёт не о “лейтенантской” и “окопной”, а о “генеральской” правде. Здесь писатель как раз использует особенный художественный приём - паратекстуальную связь с эпопеей Л.Н. Толстого «Война и мир». Эта связь поможет учителю не только рассмотреть роман «Генерал и его армия» в русле традиций русской классики, но и лучше понять позицию современного писателя. Таким образом, мы ставим перед собой задачу: попытаться вместе с ребятами “переосмыслить” традиции Л.Толстого, взглянув на них через призму романа Г.Владимова. Эта цель будет основной для урока внеклассного чтения в 11-м классе.

Ход урока

I. Вступительное слово учителя

Георгий Николаевич Владимов (Волосевич) родился 19 февраля 1931 года, в семье учителей. Сам не принадлежал к поколению фронтовиков, но война осталась в его памяти навсегда: семье пришлось эвакуироваться из Харькова во время наступления фашистских войск. Выпускник Суворовского училища. Известно, что его мать была осуждена по 58-й статье и отправлена в лагеря в годы репрессий. Сам он окончил в 1953 году юридический факультет Ленинградского университета, но буквально через год, в 1954-м, начал печататься как литературный критик; пришлось поработать и грузчиком в ленинградском порту.

В 1961 году в журнале «Новый мир» была напечатана первая повесть Владимова «Большая руда», впоследствии хорошо принятая читателями и критиками. Если в первом опубликованном произведении только наметился конфликт между стремлением автора к художественной правде и устоявшимися в советской литературе нормами и представлениями, то следующее - роман «Три минуты молчания» (1969) - критика не приняла из-за проступающей здесь неприкрашенной правды жизни. Вместо типического изображения “героев-тружеников” автор передал мысль о духовном неблагополучии, господствующем в современном обществе. Написанная тогда же и распространявшаяся по цензурным соображениям в “самиздате” повесть «Верный Руслан (История караульной собаки)» была опубликована на родине лишь в 1989 году. К этому времени Владимов уже был вынужден уехать из страны, попросив политического убежища в Германии, - отношения его с Союзом писателей и с властями были окончательно испорчены. Во время поездки по приглашению работников Кёльнского университета писатель был лишён советского гражданства и места жительства (у него конфисковали квартиру). Поселившись в городе Нидернхаузен, некоторое время работал главным редактором журнала «Грани», но впоследствии оставил этот пост из-за несогласия с политикой руководства. В Германии Владимов закончил работу над романом «Генерал и его армия», начатую ещё в России. Этот роман был опубликован в журнале «Знамя» (1994, № 4–5) и получил престижную ныне Букеровскую премию.

Эти и другие материалы по биографии писателя учитель может найти в статьях А.С. Карпова (Русские писатели, ХХ век // Биобиблиогр. слов.: В 2 ч. Ч. 1. А–Л / Под ред. Н.Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998. С. 300–302), В.Кардина (Страсти и пристрастия // Знамя. 1995. № 9), интервью Ю.Чуприниной, опубликованном в «Общей газете» (1995. № 49).

Публикация статьи произведена при поддержке Центра правовых экспертиз «Главная Дорога». Опытные автоюристы центра окажут квалифицированную помощь водителям. Если вы попали в неприятную ситуацию на дороге, повлекшую лишение водительских прав, споры со страховой компанией и пр. – в центре правовых экспертиз, работающем на территории Москвы и Московской области, всесторонне рассмотрят вашу проблему, выстроят адекватную и выигрышную линию защиты, используя доскональное знание законодательства, помогут оформить документы и при необходимости представят ваши интересы в суде. Зайдите на сайт glavnaya-doroga.com , ознакомьтесь с услугами центра и запишите телефон горячей линии – все консультации бесплатны, а чем раньше вы воспользуетесь помощью профессионалов – тем выше ваши шансы доказать свою правоту.

II. Сообщения учащихся об истории создания романа

1-й ученик. Как появился замысел произведения?

В начале 60-х годов Воениздат основал серию военных мемуаров. Для этого к маршалам и генералам направляли специальных корреспондентов, которые и собирали всю необходимую информацию. От «Литературной газеты» к командарму П.В. Севостьянову был направлен Г.Владимов. По материалам интервью писателя возник небольшой рассказ «Генерал и его армия», о котором впоследствии А.Т. Твардовский сказал: “А это вообще тема для романа”.

Но в целом рассказ Г.Владимова Твардовскому не понравился. Он обратил внимание на ряд несоответствий: не мог, например, командарм плясать на Поклонной горе, выпивать вместе с адъютантом, ординарцем и шофёром, не мог быть оставлен с ним адъютант после отстранения; не мог и сам генерал быть смещён никем, кроме Сталина, или награждён уже после приказа об отстранении. Твардовский, давая общую характеристику произведению, отметил: “Это не рассказ, а папье-маше. В нём одна видимость и всё не так, всё не от знания, всё подделка”. Однако Владимов свою работу продолжил. Он долго вынашивал свой замысел и воплотил его окончательно в форме романа уже в наше время.

Материал к истории создания произведения можно найти в книге А.Кондратовича «Новомирский дневник (1967–1970)» (М.: Советский писатель, 1991. С. 282) и в интервью И.Чуприниной с Г.Владимовым в «Общей газете» (1995. 7–13 декабря. С. 11).

Вопросы к учащимся

Можно ли упрёки А.Т. Твардовского к рассказу отнести и к роману?

Почему Г.Владимов не изменил замысел?

2-й ученик. О прототипе генерала Кобрисова.

На то, что прототипом генерала Кобрисова стал командующий 38-й армией Никандр Евлампиевич Чибисов, сам Г.Владимов указал в своей статье «Когда я массировал компетенцию...» (с. 428).

Н.Е. Чибисов родился в станице Романовской 24 октября 1892 года, в казачьей семье, к военному делу приучался с детства. В 1914-м пошёл на войну с “германцем”, в 1915-м окончил Петергофскую школу прапорщиков, в 1917-м командовал ротой в чине штабс-капитана. Новую власть принял, похоже, без особых колебаний, с 1918-го в Красной Армии, к концу гражданской командовал полком. В 1935-м окончил Военную академию, участвовал в финской кампании. К началу Отечественной - генерал-лейтенант. В конце 1941 года командует резервной армией Южного фронта.

Под командованием Чибисова 38-я армия участвовала во многих сражениях, в том числе на Курской дуге. В летнем наступлении 43-го года она выходит к Днепру, форсирует его 26 сентября и занимает Лютежский плацдарм. Городок Лютеж, в тридцати километрах от Киева, был взят 7 октября. Накануне сражения за Киев произошли изменения в руководстве 38-й армией. Командующим был назначен генерал К.С. Москаленко. После киевской операции Чибисов командовал 3-й и 1-й ударными армиями. С начала 1944-го - начальник Военной академии им. Фрунзе. Скончался в Минске 20 сентября 1959 года.

Материал можно найти в статье М.Нехорошева «Генерала играет свита» (Знамя. 1995. № 9. С. 219).

Вопросы к учащимся

Как вы понимаете слова “негромкий командарм”?

Какие моменты биографии Н.Е. Чибисова нашли отражение в судьбе героя романа Ф.И. Кобрисова?

III. Оценка романа в современной критике

(Учащиеся читают фрагменты из критических статей.)

1. Вяч. Курицын: “Нет сюжета, есть вполне вялая штабная-полевая история с социально-бюрократической завязкой и торжественно-психологической развязкой. Нет ни одного (именно ни одного) интересного фабульного хода. Нет никакой увлекательной фактуры, детали, подробности, нет событийного мяса…” (Литературная газета. 1995. № 41. С. 4).

2. Л.Аннинский: “Кобрисов - гравитационный центр воюющей державы… Выверенность сюжетных построений доставляет - чисто читательски - едва ли не наслаждение, фактурные пласты схвачены сюжетным ритмом... выстроено всё просто и изящно” (Новый мир. 1994. № 10. С. 214, 221).

3. Н.Иванова: “Хронотоп обширен, пространство широкоформатно. Роман многонаселён - подлинная воюющая Россия” (Знамя. 1994. № 7. С. 183–193).

4. В.Богомолов: “Это всего лишь новая - для России - мифология, а точнее фальсификация, цель которой - умаление нашего участия во Второй мировой войне, реабилитация и, более того, восславление - в лице «набожно-гуманного» Гудериана - кровавого гитлеровского вермахта и его пособника генерала Власова, новая мифология с нелепо-уничижительным изображением советских военнослужащих в том числе и главного персонажа, морально опущенного автором генерала Кобрисова” (Книжное обозрение. 1995. № 19).

5. А.Немзер: “Выверенность слога, продуманность мотивных перекличек, символика, достоверность, сюжетная энергетика, точность психологического рисунка, мука, милосердие, внелогичная надежда в романе. Великом романе” (Сегодня. 1994. 17 июня).

Вопросы к учащимся

О чём свидетельствует такое многообразие мнений в критике?

Почему произведение вызвало споры, полемику?

Какие важнейшие достоинства романа отмечены критикой?

На основании ответов учащихся делаем вывод . Тема Великой Отечественной войны остаётся одной из самых важных в современном литературном процессе и не перестаёт волновать читателей и критиков. Основным достоинством романа «Генерал и его армия» называют следование его традициям русского реализма, в особенности традициям Л.Н. Толстого. Мнения критиков о генерале Кобрисове противоречивы, это связано и с глубиной характера героя, и с неоднозначной трактовкой его образа самим писателем.

IV. Беседа

Художественные приёмы Л.Н. Толстого, использованные для раскрытия образа генерала Кобрисова.

Как вы понимаете слова критика Владимира Кардина: “Своеобразие романа… в демонстративном, но отнюдь не школярском следовании традициям классики - прежде всего русской, одинаково чуткой к громким поворотам истории и к переливам человеческой души, и противоречивому, подчас мучительному соотношению между тем и другим” 19 ? С помощью каких излюбленных художественных приёмов Л.Н. Толстого Г.Владимов раскрывает образ генерала Кобрисова? (Приёмы записываются на доске и в тетради.)

1. Приём сопоставления показывается через восприятие одного явления, события разными людьми. Характер генерала складывается из оценок людей его ближайшего окружения, в частности адъютанта Донского, водителя Сиротина, ординарца Шестерикова. Чтение и анализ эпизодов вербовки майором Светлооковым людей из генеральской свиты (гл. 1, ч. 1, 2; гл. 2, ч. 5).

Каким предстаёт Кобрисов через восприятие Донского? Сиротина? Шестерикова?

В чём проявляется высокомерие Донского? Каково его отношение к Кобрисову?

Почему тяготится службой у Кобрисова Сиротин? Почему он так быстро соглашается со Светлооковым в необходимости “опеки”?

Какие чувства испытывают читатели в сцене вербовки Шестерикова? Какими глазами смотрит ординарец на генерала? В чём причина преданности солдата командарму? Есть ли сходство между Шестериковым и Платоном Каратаевым Толстого, отмеченное, в частности, критиком В.Кардиным 20 ? Если есть, в чём это проявляется?

Напомним учащимся основные черты характера П.Каратаева: дух простоты и правды, смирение, кротость, пассивность, покорность, патриотизм, оптимизм. В Каратаеве нет ненависти даже к врагам, нет внутренней раздвоенности, рефлексии, эгоцентризма. Какие из этих качеств свойственны Шестерикову, какие - нет?

2. Приём противопоставления. Чтение и анализ эпизодов для противопоставления: Кобрисов отправляет Нефёдова на смерть (гл. 3, ч. 2), Дробнис отправляет в атаку лейтенанта Галишникова (гл. 4, ч. 1).

Как проявляются лучшие качества Кобрисова в сцене прощания с Нефёдовым? Почему он не может поступить так, как поступает Дробнис? Как, в свою очередь, ведут себя Нефёдов и Галишников по отношению к своим командирам? Почему?

Что Г.Владимов говорит о молодых командирах - лейтенантах, поднимающих солдат в атаку? Почему он считает, что война выиграна благодаря им?

3. Приём “срывания всех и всяческих масок”.

а) “Генеральская правда”. Здесь можно рассмотреть несколько эпизодов и сцен, например:

· Судьба конструктора Кошкина - создателя танка Т-34 (гл. 2, ч. 3).

· Допрос пленного десантника из Мырятина (гл. 4, ч. 1).

· Совещание в Спасо-Песковцах (гл. 4, ч. 2).

· Заграждение из отрядов НКВД (гл. 5, ч. 2).

· Самоубийство Кирноса (гл. 5, ч. 2).

· Четырёхслойная русская тактика (гл. 2, ч. 5).

С какой целью Г.Владимов затрагивает эти болезненные вопросы?

Можно ли утверждать, что рядом с существующей традиционной “лейтенантской” и “солдатской” правдой в современном литературном процессе появилась правда “генеральская”?

б) Развенчание “лжепатриотизма”. Показательным для анализа можно, на наш взгляд, считать эпизод с рубахами Н.Хрущёва (гл. 4, ч. 2). Здесь учителю следует разъяснить смысл самого слова “лжепатриотизм”, так как это достаточно сложное понятие. Это патриотизм “внешний”, поверхностный, сопровождающийся на деле равнодушием к реальным нуждам и чаяниям народа.

Цели многих людей в верхах лжепатриотичны по своей сути: взятие городов к праздничным датам, упомянутая ранее “четырёхслойная тактика”, честолюбивые амбиции командиров - тому пример. Напомним ребятам, что и Льва Толстого в своё время упрекали в отсутствии патриотизма за то описание войны, которое он дал в романе «Война и мир»: многие его современники были обижены принижением роли двора и штаба армии, разоблачением честолюбивых стремлений штабистов. Следовательно, Г.Владимов и здесь следует традициям классика.

4. Приём перебрасывания действия от командующего российской армией к командующему армией врага.

Для примера можно взять эпизоды: «Власов у храма Андрея Стратилата» (гл. 2, ч. 2) и «Гудериан в Ясной Поляне» (гл. 2, ч. 3).

Вывод. В отличие от Л.Толстого, считающего, что волевые решения командующего армией на ход сражения не влияют, Владимов утверждает, что ведение войны - искусство. Полководцу нужны интуиция, умение прогнозировать свои действия, талант, решительность и осознание своей роли. Причём качества эти могут быть свойственны не только защитникам Отечества, но и захватчикам.

5. Психологизм повествования. Использование внутреннего монолога.

Роман «Генерал и его армия» - цепочка размышлений многих героев, а более всего - генерала Кобрисова. Каким предстаёт он перед нами в своих раздумьях?

V. Обобщающая характеристика героя. Она даётся двумя-тремя учащимися с использованием плана, который был предложен им заранее в качестве домашнего задания.

1. Характер героя, его раскрытие через биографию.

2. Как проявляется характер в поведении, поступках, взаимоотношениях с другими героями?

3. Оценка героя другими персонажами, самооценка.

6. Ваша собственная оценка.

VI. Заключительное слово учителя.

Как и Л.Толстой, Г.Владимов использует те же аспекты изображения жизни: исторический (обращается к важнейшим для страны историческим событиям), философский (раздумывает о законах жизни), нравственный (показывает внутренний мир человека).

У авторов много общего в изображении: пятьдесят лет отдалённости от военных событий, использование наряду с историческими вымышленных лиц, употребление множества фактов, широта исторического мышления. Их объединяет также умение выразить открыто авторскую позицию, показать как массовые сцены войны, так и личный героизм. Общее и в социальной направленности критики, в противопоставлении “верхов” и “низов”.

Однако, изображая Отечественную войну против Наполеона, Л.Н. Толстой утверждал, что исключительная роль здесь принадлежит народу, который влияет на ход истории. В период военных действий лучшие люди из всех слоёв общества вставали на защиту Отечества, однако историческим процессом управляет Высшая воля, которой подчинены все его участники. Для великого писателя война - это “бедлам и хаос, где никто ничего предвидеть не может” и никакой полководец ничем не руководит.

Владимов, напротив, утверждает, что успеху на войне способствуют талант и интуиция полководца. Наука побеждать - это искусство, а подмена законного боевого генерала случайной личностью недопустима и ведёт к необратимым последствиям - бессмысленной гибели людей. Как мы видим, современный писатель не только следует традициям, но и в чём-то спорит с классиком.

Во-первых, он упоминает реалии, принадлежащие Толстому-писателю, например, его имение в Ясной Поляне. Во-вторых, он использует прямые цитаты из романа «Война и мир», а также показывает размышления своих персонажей о судьбах героев Толстого и ходе войны.

Важную роль играют реминисценции и аллюзии. Можно привести множество примеров из текста романа «Генерал и его армия», где эти реминисценции и аллюзии напоминают о произведении Толстого. Кобрисов во время переправы чем-то немного напоминает Пьера на Бородинском поле, а когда вывозит из окружения орудия - Тушина. Много общего в лихом геройстве Денисова и Галагана, в подчинении своих интересов интересам мужа у Наташи Ростовой и Марии, жены Кобрисова.

Но всё-таки главным остаётся следование не столько художественным приёмам, сколько внутренним задачам творчества великого писателя: Владимов стремится показать то, что для лучших русских людей личные судьбы неотделимы от судьбы Родины; нельзя быть свободным и счастливым, если в беде твой народ. Автор не уходит от вопросов о смысле жизни, о добре и зле. Он дорожит исконными чертами толстовского реализма: преобладанием идеи над выразительностью, стремлением к открытой публицистичности, гуманистическим пафосом, стремлением донести до читателя богатство внутренней жизни человека.

Георгий Владимов

Генерал и его армия

Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбъе.
Все, все прости. Прости, мой ржущий конь
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, все величье
И бурные тревоги грозных войн.
Простите вы, смертельные орудья,
Которых гул несется по земле…

Вильям Шекспир, «Отелло, венецианский мавр», акт III

Глава первая.

МАЙОР СВЕТЛООКОВ

Вот он появляется из мглы дождя и проносится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту - «виллис», «король дорог», колесница нашей Победы. Хлопает на ветру закиданный грязью брезент, мечутся щетки по стеклу, размазывая полупрозрачные секторы, взвихренная слякоть летит за ним, как шлейф, и оседает с шипением.

Так мчится он под небом воюющей России, погромыхивающим непрестанно громом ли надвигающейся грозы или дальнею канонадой, - свирепый маленький зверь, тупорылый и плосколобый, воющий от злой натуги одолеть пространство, пробиться к своей неведомой цели.

Подчас и для него целые версты пути оказываются непроезжими - из-за воронок, выбивших асфальт во всю ширину и налитых доверху темной жижей, тогда он переваливает кювет наискось и жрет дорогу, рыча, срывая пласты глины вместе с травою, крутясь в разбитой колее; выбравшись с облегчением, опять набирает ход и бежит, бежит за горизонт, а позади остаются мокрые прострелянные перелески с черными сучьями и ворохами опавшей листвы, обгорелые остовы машин, сваленных догнивать за обочиной, и печные трубы деревень и хуторов, испустившие последний свой дым два года назад.

Попадаются ему мосты - из наспех ошкуренных бревен, рядом с прежними, уронившими ржавые фермы в воду, - он бежит по этим бревнам, как по клавишам, подпрыгивая с лязгом, и еще колышется и скрипит настил, когда «виллиса» уже нет и следа, только синий выхлоп дотаивает над черной водою.

Попадаются ему шлагбаумы - и надолго задерживают его, но, обойдя уверенно колонну санитарных фургонов, расчистив себе путь требовательными сигналами, он пробирается к рельсам вплотную и первым прыгает на переезд, едва прогрохочет хвост эшелона.

Попадаются ему «пробки» - из встречных и поперечных потоков, скопища ревущих, отчаянно сигналящих машин; иззябшие регулировщицы, с мужественно-девичьими лицами и матерщиною на устах, расшивают эти «пробки», тревожно поглядывая на небо и каждой приближающейся машине издали угрожая жезлом, - для «виллиса», однако ж, отыскивается проход, и потеснившиеся шоферы долго глядят ему вслед с недоумением и невнятной тоскою.

Вот он исчез на спуске, за вершиной холма, и затих - кажется, пал он там, развалился, загнанный до издыхания, - нет, вынырнул на подъеме, песню упрямства поет мотор, и нехотя ползет под колесо тягучая российская верста…

Что была Ставка Верховного Главнокомандования? - для водителя, уже закаменевшего на своем сиденье и смотревшего на дорогу тупо и пристально, помаргивая красными веками, а время от времени, с настойчивостью человека, давно не спавшего, пытаясь раскурить прилипший к губе окурок. Верно, в самом этом слове - «Ставка» - слышалось ему и виделось нечто высокое и устойчивое, вознесшееся над всеми московскими крышами, как островерхий сказочный терем, а у подножья его - долгожданная стоянка, обнесенный стеною и уставленный машинами двор, наподобие постоялого, о котором он где-то слышал или прочел. Туда постоянно кто-нибудь прибывает, кого-нибудь провожают, и течет промеж шоферов нескончаемая беседа - не ниже тех бесед, что ведут их хозяева-генералы в сумрачных тихих палатах, за тяжелыми бархатными шторами, на восьмом этаже. Выше восьмого - прожив предыдущую свою жизнь на первом и единственном - водитель Сиротин не забирался воображением, но и пониже находиться начальству не полагалось, надо же как минимум пол-Москвы наблюдать из окон.

И Сиротин был бы жестоко разочарован, если б узнал, что Ставка себя укрыла глубоко под землей, на станции метро «Кировская», и ее кабинетики разгорожены фанерными щитами, а в вагонах недвижного поезда разместились буфеты и раздевалки. Это было бы совершенно несолидно, это бы выходило поглубже Гитлерова бункера; наша, советская Ставка так располагаться не могла, ведь германская-то и высмеивалась за этот «бункер». Да и не нагнал бы тот бункер такого трепету, с каким уходили в подъезд на полусогнутых ватных ногах генералы.

Вот тут, у подножья, куда поместил он себя со своим «виллисом», рассчитывал Сиротин узнать и о своей дальнейшей судьбе, которая могла слиться вновь с судьбою генерала, а могла и отдельным потечь руслом. Если хорошо растопырить уши, можно бы кой-чего у шоферов разведать - как вот разведал же он про этот путь заранее, у коллеги из автороты штаба. Сойдясь для долгого перекура, в ожидании конца совещания, они поговорили сперва об отвлеченном - Сиротин, помнилось, высказал предположение, что, ежели на «виллис» поставить движок от восьми местного «доджа», добрая будет машина, лучшего и желать не надо; коллега против этого не возражал, но заметил, что движок у «доджа» великоват и, пожалуй, под «виллисов» капот не влезет, придется специальный кожух наращивать, а это же горб, - и оба нашли согласно, что лучше оставить как есть. Отсюда их разговор склонился к переменам вообще - много ли от них пользы, - коллега себя и здесь заявил сторонником постоянства и, в этой как раз связи, намекнул Сиротину, что вот и у них в армии ожидаются перемены, буквально-таки на днях, неизвестно только, к лучшему оно или к худшему. Какие перемены конкретно, коллега не приоткрыл, сказал лишь, что окончательного решения еще нету, но по тому, как он голос принижал, можно было понять, что решение это придет даже не из штаба фронта, а откуда-то повыше; может, с такого высока, что им обоим туда и мыслью не добраться. «Хотя, - сказал вдруг коллега, - ты-то, может, и доберешься. Случаем Москву повидаешь - кланяйся». Выказать удивление - какая могла быть Москва в самый разгар наступления - Сиротину, шоферу командующего, амбиция не позволяла, он лишь кивнул важно, а втайне решил: ничего-то коллега толком не знает, слышал звон отдаленный, а может, сам же этот звон и родил. А вот вышло - не звон, вышло и вправду - Москва! На всякий случай Сиротин тогда же начал готовиться - смонтировал и поставил неезженые покрышки, «родные», то есть американские, которые приберегал до Европы, приварил кронштейн для еще одной бензиновой канистры, даже и этот брезент натянул, который обычно ни при какой погоде не брали, - генерал его не любил: «Душно под ним, - говорил, - как в собачьей будке, и рассредоточиться по-быстрому не дает», то есть через борта повыскакивать при обстреле или бомбежке. Словом, не так уж вышло неожиданно, когда скомандовал генерал: «Запрягай, Сиротин, пообедаем - и в Москву».

Москвы Сиротин не видел ни разу, и ему и радостно было, что внезапно сбывались давнишние, еще довоенные, планы, и беспокойно за генерала, вдруг почему-то отозванного в Ставку, не говоря уже - за себя самого: кого еще придется возить, и не лучше ли на полуторку попроситься, хлопот столько же, а шансов живым остаться, пожалуй, что и побольше, все же кабинка крытая, не всякий осколок пробьет. И было еще чувство - странного облегчения, даже можно сказать, избавления, в чем и себе самому признаться не хотелось.

Он был не первым у генерала, до него уже двое мучеников сменилось если считать от Воронежа, а именно оттуда и начиналась история армии; до этого, по мнению Сиротина, ни армии не было, ни истории, а сплошной мрак и бестолочь. Так вот, от Воронежа - самого генерала и не поцарапало, зато под ним, как в армии говорилось, убило два «виллиса», оба раза с водителями, а один раз и с адъютантом. Вот о чем и ходила стойкая легенда: что самого не берет, он как бы заговоренный, и это как раз и подтверждалось тем, что гибли рядом с ним, буквально в двух шагах. Правда, когда рассказывались подробности, выходило немного иначе, «виллисы» эти убило не совсем под ним. В первый раз - при прямом попадании дальнобойного фугаса - генерал еще не сел в машину, призадержался на минутку на КП командира дивизии и вышел уже к готовой каше. А во второй раз - когда подорвались на противотанковой мине, он уже не сидел, вылез пройтись по дороге, понаблюдать, как замаскировались перед наступлением самоходки, а водителю велел отъехать куда-нибудь с открытого места; а тот возьми и сверни в рощу. Между тем, дорога-то была разминирована, а рощу саперы обошли, по ней движение не планировалось… Но какая разница, думал Сиротин, упредил генерал свою гибель или опоздал к ней, в этом и была его заговоренность, да только на его сопровождавших она не распространялась, она лишь с толку сбивала их, она-то и была, если вдуматься, причиной их гибели. Уже подсчитали знатоки, что на каждого убитого в эту войну придется до десяти тонн истраченного металла, Сиротин же и без их подсчетов знал, как трудно убить человека на фронте. Только бы месяца три продержаться, научиться не слушаться ни пуль, ни осколков, а слушать себя, свой озноб безотчетный, который чем безотчетнее, тем верней тебе нашепчет, откуда лучше бы загодя ноги унести, иной раз из самого вроде безопасного блиндажа, из-под семи накатов, да в какой ни то канавке перележать, за ничтожной кочкой, - а блиндаж-то и разнесет по бревнышку, а кочка-то и укроет! Он знал, что спасительное это чувство как бы гаснет без тренировки, если хотя б неделю не побываешь на передовой, но этот генерал передовую не то что бы сильно обожал, однако и не брезговал ею, так что предшественники Сиротина не могли по ней слишком соскучиться, - значит, по собственной дурости погибли, себя не послушались!